Оттенки

— От тебя дурно пахнет.

— Да, да, уходи, от меня пахнет… Расти большой, большой, здоровенький…

Потом он заговорил снова:

— Хорошо мне сейчас. И Тийна будто не стонет — не слышу… Только есть хочется… Отец, принеси мне хлеба с салакой, я подкреплюсь…

Когда больному принесли еду, даже батрак пришел поглядеть, как будет есть салаку человек, смерти которого ждут со дня на день.

— Хорошо… дай сюда… — сказал Каарель.

Он откусил хлеба с салакой и начал есть. Но, едва шевельнув несколько раз челюстями, он вдруг устремил неподвижный взгляд в пространство: казалось, во всем его существе жизнь замирает.

— Старуха, иди сюда! — позвал старик.

— Подожди немножко, сейчас никак не могу.

— Боже мой, что же теперь будет? — произнес Каарель, вытянулся на постели, стиснул зубы, закрыл глаза, глубоко вздохнул и стал отходить. Но в этот миг послышался крик ребенка. Умирающий испуганно открыл глаза, словно прислушиваясь, потом вздохнул еще раз, и широко раскрытые глаза его уставились в потолок.

— Что там Каарель? — спросила счастливая мать.

— Уже преставился, — ответил старик.

— Уже… — повторила Тийна. Она посмотрела на кричащего младенца, и на глазах ее выступили слезы.

— Смотри-ка — в одно время! — проговорила старуха.

Немного погодя она вышла во двор, а вернувшись в горницу, сказала:

— Снег выпал глубокий, небо ясное, звезды так и сияют.

XII

Каарель умер, заснул вечным зимним сном. На короткое время забросила его судьба в Кадака, и с его приходом там все ожило.

Теперь в Кадака по-прежнему хозяйничают старый Юхан и Мари. Здесь живет и Тийна со своими двумя детьми. Она все еще причесывает волосы на прямой пробор и заплетает их в две косы. Но это уже не те косы, что некогда привлекали взгляды парней.

Старуха часто вспоминает зятя, который выстроил для них, стариков, такой славный дом.

— Это он для меня построил, мать говорила, — серьезно заявил однажды Атс.

Все с удивлением посмотрели на мальчика.

«Для тебя, конечно, для тебя, — казалось, хотели они сказать. — Да только и тебе он когда-нибудь покажется старым, захочешь новый строить».

Но уже через минуту ребенок с таким увлечением играл на полу, словно и не знал о том, что отец выстроил для него эти просторные, светлые комнаты с дощатыми полами.

1903

Перевод Алексея Соколова.

Клад

I

— А ты все копаешь? — спросила хозяйка Лийвамяэ[4], вернувшись из церкви и подойдя к яме, вырытой перед домом, на склоне песчаного бугра. Старик, без пиджака, в одной рубашке, сидел на куче сырого песка, выбранного из ямы, и попыхивал трубкой. Он узнал жену по шагам, поэтому сказал, не считая даже нужным обернуться:

— Не у всех же есть время баклуши бить и без дела шататься, как у тебя.

Старуха заглянула в яму — глубоко ли. Старик продолжал попыхивать трубкой, изредка сплевывая в яму.

— И чего только человек сдуру не выдумает, — помолчав, в печальном раздумье проговорила старуха. — Недаром люди уже давно твердят, что ты после болезни вроде бы рехнулся, а теперь и я это замечаю. И чего ради ты стараешься?

Старик посмотрел на жену снизу вверх.

— Чего ради стараюсь? — переспросил он. — А чего ради ты нынче повадилась на моления ходить? Мало тебе того, что ты в церкви слышишь? И Анну с собой таскаешь. Какая тебе от этого польза?

Старик все еще смотрел на жену. Та молчала.

— Говорят, вера горами двигает. Если я буду верить твердо, труды мои не пропадут, — продолжал старик.

Старуха ничего не ответила. Немного погодя она перевела разговор на другое.

— Лучше бы под вечер на покос пошли. Сено уже которую неделю гниет, никак его не уберем. Выдастся сухой денек — беги на мызу; а в дождь какая работа. В церкви сегодня опять молились, чтобы дождь перестал, в молельне тоже, но верь моему слову, в будни опять польет. Вон, за лесом небо уже заволакивает. Если и дальше так будет, хлебнем мы горя… картошка и та сгниет.

— Да что ты попусту ноешь-то, — отозвался старик. — Нынче все еще может уродиться, надо только набраться терпения. А не уродится, тоже беда невелика. К осени я клад отрою, и тогда, старуха, знай себе полеживай на боку да отъедайся. Нам тогда сам черт не страшен будет, заживем с тобой на покое…

И, помолчав немного, Март продолжал, как бы говоря с самим собой:

— О господи, и чего только нет в этом песчаном бугре! Да где нам, дуракам, было раньше об этом знать. Неспроста тут людям огни и пляшущие скелеты видятся. А странные голоса, что я тут слышал? — обернулся он к старухе. — Так явственно кто-то сказал мне: отмерь вот столько шагов от дверей дома вверх по бугру и копай… Только верить я должен крепко, непоколебимо… Это он мне трижды повторил.

— В бреду всякое мерещится, — промолвила старуха.

— В бреду… Точно я не знаю, бредил я или мне во сне привиделось.

— А снам верить нельзя, грех это, так учитель говорит. Уж он-то знает, иначе не был бы учителем.

— Кто бы он ни был, учитель или сам пастор, мне все равно, меня с толку не собьешь… Снам верить грех… Почему же грех? Бог дал человеку сон для отдыха, стало быть, и сны бог посылает, не дьявол же…

— Учитель сказал, что сны — наваждение бесовское, — возразила Лиза.