Оттенки

До мужиков дошли вести, будто русские войска разбиты наголову. Слыханное ли дело! До сих пор никто не мог одолеть русских. Даже Бонапарт, который, как говорят, в Москве вместо сапог носил ковриги хлеба, а церкви превратил в конюшни, который победил англичанина и немца, — даже Бонапарт вынужден был отступить перед русскими. А теперь вдруг русские войска разгромлены, да еще теми, кого пастор прямо называет язычниками. Из Латвии доходили слухи, которым мужики и верить не хотели, настолько они казались невероятными. Но потом люди стали верить всему — кто же позволит печатать неправду! Казалось, все пришло в движение, все к чему-то стремятся, чего-то хотят, требуют, каждый надеется облегчить свою жизнь. Вести об этом стекались сюда со всех концов России, из городов и деревень, и производили большое впечатление на здешних крестьян. Они тоже зашевелились. Стоило двоим-троим мужикам сойтись вместе, как они сразу же заводили речь о том, что происходит на белом свете. А ведь еще полгода назад в окрестностях мызы и среди арендаторов не было ни одного человека, мысль которого улетала бы за пределы родной волости.

Как-то в воскресный вечер два батрака, несколько шестинников и арендаторов сидели в Лийвамяэ; Ханс читал им газету. Она пестрела сообщениями о стачках, происходящих на заводах, а также в поместьях.

— Молодцы! — воскликнул один из парней, когда Ханс читал о забастовке мызных батраков.

— Вот что значит дружно за дело взяться, — заметил арендатор, прослушав заметку о том, как арендаторы одного имения предъявили помещику совместные требования.

— Наши тоже просят снизить аренду за луга, да все поодиночке ходят, потому барон и слышать не хочет об уступках, — посетовал какой-то шестинник.

— Разве у нас люди! — сказал один из арендаторов. — Не успеешь рот раскрыть, как барону уже все известно, и тебя требуют на мызу; где уж тут сговариваться.

— Людей подготовить нужно, — заметил Ханс. — Ведь само собой ничего не делается. Да небось беда научит друг за друга держаться.

— Поди попробуй! Барон как узнает, сразу повысит аренду и дней прибавит.

— А если вы сговоритесь и не станете отрабатывать лишние дни? — спросил Ханс.

— В суд подаст… с земли прогонит, — ответил один из арендаторов.

— В тот же день выгонит, — подтвердил батрак, — где уж нам с бароном судиться. Даже волость ничего сделать не может. Выбрали нового старшину, мужик старательный, обещал вытребовать у мызы все волостные земли, а где они! На словах большой город построил, а на деле и кукушкина гнезда не свил. Разве он у барона чего-нибудь добьется! Да и судьи кто — те же господа, все из одного теста. Волостной старшина обещал в мировой суд сходить, а если тот не поможет, то прямо в крепостное[6], поглядим, что получится. Истратит волостные деньги, а земля как была баронская, так и останется.

— Это верно, — согласился один из арендаторов, — только зря деньги тратим, а люди все без земли. Нашему брату неоткуда ждать помощи и милости…

— До бога высоко, до царя далеко, — улыбнулся Ханс.

— До бога высоко, до царя далеко, — повторили мужики, горько усмехаясь.

— Да, нет у нас защитника, кроме бога, — вздохнул один из арендаторов — о нем поговаривали, будто он хочет стать церковным старостой.

— Точно у бога и дел других нет, как только нас выслушивать, — сказал батрак.

— Он обо всех заботится, — ответил мужик с благочестивым лицом.

— А разве тем, кто ему вечно молится, кто плачет и вопит, — разве им лучше живется? — сердито спросил один из шестинников.

— У них, по крайней мере, на душе спокойно.

— Коли у них на душе спокойно, пусть по ночам спят дома, а не вопят на своих сборищах.

Мужики замолчали. В эту минуту вернулся домой лийвамяэский Март.

— Скоро клад отроешь?

Окрестные крестьяне относились к Марту как к помешанному. Не дождавшись ответа на свой вопрос, один из мужиков сказал, кивая в сторону ямы:

— В этом году не успеешь, осень скоро.

— Не беспокойся, это не беда, — уверенно ответил Март и улыбнулся. — Тот, в чьих руках доля верующих, обо всем позаботится.

Благочестивый крестьянин насмешливо улыбнулся, другие тоже усмехнулись, как бы с сожалением.

— Ты скоро сено уберешь? — спросил кто-то Марта.

— Почти все уже скошено, да, видать, сгниет, даже скоту на подстилку не сгребешь.

— А дни отрабатывать за него все же придется?

— А то как же.

— Зачем нам отрабатывать эти дни, отработаем только половину, пусть и барон убытки несет. Вон Ханс вычитал в газете, будто во многих местах мужики потребовали даже, чтобы им аренду скостили, так неужто мы не можем от отработок отказаться? — рассуждал один из мужиков.

— Надо сговориться, что тут особенного! Или мы не мужики? — сказал другой.

— Ясное дело, — подхватил Ханс. — Попытайте счастья, кто знает, может, барон скостит вам несколько дней, и то дело.

— А мне все едино, скостит он или не скостит, мне бы свою работу закончить. Только бы не завалило яму, вот чего я боюсь, — заявил Март.

— Дожди все время, — заметил кто-то.

— Да, бог испытывает веру людей, — сказал Март и добавил пророческим тоном: — Блажен тот, чья вера непоколебима.