Оттепель. Инеем души твоей коснусь

Асе Хрусталевой было тринадцать лет. Родители ее развелись еще до того, как она пошла в первый класс, и Ася привыкла к тому, что большую часть времени она проводит с мамой, а папа забирает ее к себе раз в две-три недели, и тогда наступает праздник. С мамой было всегда как-то тревожно, и Асе постепенно стало казаться, что маме она немного мешает. И хотя она изо всех сил хотела быть полезной: готовила маме обеды, завтраки, а иногда даже стирала мамины лифчики и трусы в их большой, сильно облупленной коммунальной ванной, мама часто раздражалась и смотрела на нее так, как будто именно она, Ася, виновата в том, что мамина жизнь все не складывается. Иногда, правда, наступали другие времена: мама вдруг словно бы опоминалась — она начинала проверять Асины уроки, сама, не дожидаясь вызова, шла в школу, чтобы поговорить с учителями, выстаивала многочасовую очередь в магазин «Машенька», где покупала Асе сразу два, а то и три платья. При этом она сама готовила обед и стирала свое и Асино белье в той же самой облупленной коммунальной ванне. Ася никогда не знала, в каком настроении мама проснется утром и какое выражение будет в ее глазах, когда она вечером вернется с «Мосфильма». Папа был совсем другим человеком. Когда она переезжала к папе, он брал ее с собой на студию, очень вкусно кормил в «стекляшке» или в «Шашлычной», два раза даже взял пообедать в Дом журналистов, хотя никогда никаким журналистом не был и прошел туда, показав усатому старику у входа свой мосфильмовский пропуск. И он с ней шутил. Иногда от его шуточек и рассказов она смеялась просто до колик. Вечерами он таскал ее на просмотры в Дом кино, где все женщины были так разодеты, что просто рябило в глазах. Она, гордая, сидела рядом с папой, и многие узнавали ее и восхищались тем, как она выросла. Самым большим горем в ее жизни было то, что родители не любили друг друга. Она готова была отдать все на свете, готова была даже к тому, чтобы каждый из них разлюбил ее, Асю, но только бы они опять стали мужем и женой, только бы жили вместе! Она не могла объяснить, отчего ей так важно, чтобы они жили вместе и любили друг друга, но душа ее болела, ныла, а необходимость молчать и скрывать свои переживания приводила к тому, что она стала побаиваться любых откровенных разговоров и с мамой, и с папой: не дай бог, вдруг что-нибудь вырвется! Она не знала, что произошло на съемках в деревне, но, наверное, произошло что-то невероятное, чудо какое-то, потому что вскоре после съемок папа переехал на Шаболовку в их большую коммунальную квартиру, где обе соседки насторожились и встретили его с поджатыми губами, перевез к ним свои вещи и согласился с Асей в том, что не стоит платить деньги за жилье, которое он снимал все эти семь или даже восемь лет, потому что он больше не собирается туда возвращаться. Теперь ее родители, кажется, снова привязались друг к другу, они спали на одной кровати, обсуждали покупку стиральной машины и поездку в Коктебель и вместе кричали на Асю, которая совершенно забросила английский язык, хотя в прошлом году ей держали учительницу для того, чтобы она, как говорила мама, «владела этим языком в совершенстве».

Ах, пусть, пусть кричат! Но пусть кричат — вместе. Она иногда ловила тревожный и подозрительный блеск в маминых глазах, внезапную пустоту и особую прозрачность в светлых глазах папы, особенно по утрам, когда мама, еще ненакрашенная и непричесанная, выходила к завтраку, который им давным-давно приготовила Ася, и сразу пугалась до того, что у нее холодели руки. Тогда она начинала быстро-быстро что-нибудь рассказывать или задавать смешные вопросы — она специально придумывала эти смешные вопросы, — лишь бы ушла прозрачная пустота из папиных глаз и настороженная тревога из маминых.

Вчера она решилась на последнее: она показала папе СВОЙ дом. Она не сделала бы этого никогда, если бы не желание намертво привязать папу к себе и, разумеется, к маме. Она открыла ему такую тайну, равной которой нет и не будет на свете. И кажется, он оценил это. Во всяком случае, когда он вечером вернулся с рынка, нагруженный свининой и картошкой, и взгляд его стал ускользать, а потом и вовсе закатился куда-то внутрь, в себя, как за горизонт закатывается солнце, Ася спросила:

— У тебя есть минутка?

И он с торопливой готовностью отозвался:

— Конечно!