Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

Евтушенко простер свою длинную руку туда, где сидел слегка ошалевший и весьма растерянный Бродский. И – представил его собравшимся. Со значением. И с подтекстом. И широким, приветливым жестом пригласил его к микрофону. Бродский, взмокший, побагровевший, стал читать. Все громче и громче. В раж войдя. Срываясь на крик.

Он читал тогда – «Мой народ». И, конечно, – «На смерть Элиота». И еще – «Одной поэтессе». И потом – «Ты поскачешь во мраке…»

Он картавил. Пот градом лил по лицу. Он стоял, уткнувшись в микрофон, весь в себе, в стихах, в их звучании, в ритмах, в речи, вырывающейся вперед, в зал, и дальше, куда-то вглубь выраставшего перед ним неизведанного пространства.

Он закончил читать. И зал аплодировал долго. Бродский, чуть кивнув головой, вернулся вновь за стол. И уселся – с краю. И тогда Евтушенко вышел к микрофону – и стал читать, адресуясь привычно к залу, артистично, – свои стихи. Он читал – разумеется, с пафосом. Так, что сразу было понятно: вот полпред советской поэзии. Продолжатель стойкой традиции Маяковского. Гражданин. А потом уж – поэт. Которым, как известно, мог и не быть. Но которым все-таки стал. По причинам разнообразным. Он читал так долго, что стало скучно всем. И плохими были все прочитанные стихи (http://7i.7iskusstv.com/2018-nomer11-alejnikov1/)

Я был на этом вечере, – в письме составителю вспоминает Владимир Радзишевский. – Когда я уже сидел в зале, подошел кто-то из своих и сказал, что во дворике, у памятника Ломоносову, Евтушенко разговаривает с Бродским. (В афише Бродского не было.) Потом из боковой двери на эстраду гуськом вышли поэты. Евтушенко уже сидел на стуле, когда входила Ахмадулина, и он, демонстрируя восхищение, закатил глаза к потолку. Когда Бродский вышел к микрофону и начал читать, вместо человеческого голоса раздался оглушительный вой динамика. Очевидно, он слишком приблизился к микрофону. И Евтушенко, оказавшийся у него за спиной, не вставая со стула, сзади потянул его за пиджак. Бродский, не понимая, что от него хотят, несколько раз, будто огрызаясь, дернулся головой через левое плечо. В этом вое, который все время возобновлялся, усугубляя манеру чтения самого Бродского, ничего нельзя было расслышать.

И, наконец, предоставим слово самому Бродскому: