Отцеубийцы

Волнуется, равнодушен к ее колкостям, а теперь пытается смыться с праздника у своего обожаемого гетмана… Морра навострила уши и подошла поближе, так, чтобы ей были видны лица Хроуста и Латерфольта. Может, мужчины ни о чем не догадались, но она-то подметила, что за улыбкой Латерфольт прятал спешку. И спешил он к Шарке вовсе не как пьяный, не в предвкушении близости… Хроуст же сохранял бесстрастный вид, но, кажется, и он заметил, что названый сын ведет себя странновато. Старик встал, широко улыбнулся и раскинул руки, привлекая всеобщее внимание:

– Братья! А знаете ли вы, какой сегодня день?

– День перед нашей великой победой! – подал голос кто-то из баронов.

Сиротки глумливо захихикали.

– Страстной четверг Святого Бракаша, – предположил брат Огнивец.

Сиротки закатили глаза.

– И это тоже, но… Двадцать семь лет назад родился мальчик, который думал, что ему уготовано всю жизнь провести бастардом и изгоем. Но вместо этого он сделался освободителем для таких же гонимых и презираемых. Стал героем! – Хроуст взял Латерфольта за локоть и с силой развернул к людям. – А в будущем станет…

Неужели он при всех назовет сынка «королем»? Но старик оказался хитрее:

– …Станет горящим сердцем новой, свободной Бракадии!

В воздух взлетели приветствия. Хроуст первым проревел, а затем к нему присоединились остальные:

– Здар, Латерфольт!

Латерфольту сунули в руки пиво. Приветствия, поздравления, восхваления и новая волна объятий и дружеских похлопываний пригвоздили его к месту. Кто-то затянул Сироткину Песнь, празднующие подхватывали ее один за другим, и Латерфольту ничего не оставалось, как присоединить к ней и свой голос. Вряд ли кто-то, кроме Морры, заметил, как Хроуст спрятал в усах довольную усмешку или как на мгновение Латерфольт сморщился, словно едва сдерживался, чтобы не разбить пивную кружку о чью-нибудь голову.

Барон Плаван тем временем весь ушел в празднование и, кажется, совсем забыл о Морре, стремясь услужить теперь уже Принцу-имениннику. Чувствуя, как разгоняется в груди сердце, она ускользнула с площади. Если раньше ее одолевали сомнения, то теперь тревога Латерфольта убедила ее окончательно: нельзя уходить, не поговорив с Шаркой.

Но среди празднующих она Шарку не нашла. С тех пор как Шарка «застряла» на Изнанке, другие женщины, которые раньше вились вокруг нее преданной стаей, охладели к ней, стали держаться от нее подальше и ядовито перешептывались, стоило завидеть Хранительницу. Именно от них, подозревала Морра, и пошли все эти слушки и пересуды, будто Свортек захватил Шарку целиком и оболванил Принца.

Что говорили о ней самой, Морра не желала даже представлять. С самого Тавора она ловила на себе презрительные взгляды, и даже покровительство Хроуста не останавливало сплетниц. После того как Морру освободили из темницы, она и вовсе стала их любимой мишенью. «Лысая извращенка», «кьенгарова сука», «тощая змея», «грифонья шалава» – вот лишь самые мягкие из прозвищ, которыми ее наградили. Ну и черт с ними! Даже при дворе Морре не было уютно в женском обществе, что уж говорить о деревенских курицах…

А может, дело было не в них. У мужчин она встречала ничуть не более теплый прием. Во всем Сироткином воинстве лишь одна живая душа была ей искренне рада – щенок Кнедлик. Но кто знает, каким прозвищем он бы ее наградил, умей он говорить?

Шарку она нашла в ее совместных с Латерфольтом покоях. Хранительницу Дара никто не охранял. Шарка не выказала сопротивления или недовольства, когда Морра возникла в дверях без всяких оправданий и приветствий. Казалось, она ждала – не Морру, так Латерфольта, Рейнара, Хроуста, кого угодно из тех, кто не прочь завладеть Даром. От этой мысли Морре снова стало душно, но она взяла себя в руки, вошла и заперла дверь на ключ.

Шарка не произнесла ни слова. Она сидела у окна, глядя на закат. События последних дней истощили ее: лицо посерело и осунулось, под глазами набухли мешки. Бедная девочка! Новый коготок впился в сердце, хотя Морра думала, что там живого места уже не осталось.

Скоро все закончится, и она никогда больше не будет терзать Шарку… Но сейчас ей нужно было кое-что узнать.

– Ты еще злишься на меня? – спросила она шепотом, словно боясь спугнуть птицу.

Шарка подняла голову и посмотрела на нее – без страха, без робости, без любых эмоций, пустым взглядом зверя в клетке.

– Почему ты так говоришь? – безразлично спросила она. – Ты меня не обижала.

– Тогда, в Таворе, я кричала на тебя и кинула в лицо песок. Я так и не извинилась за тот случай. Прости меня, Шарка.

Та махнула рукой, и слабая улыбка тронула сухие губы.

– С тех пор столько всего произошло… Я уже забыла.

– Я сегодня уезжаю в свое поместье. Рейнар уговорил Хроуста меня отпустить, потому что я больше ничего не могу здесь сделать.

Зря она это сказала. Шарка не придумала ничего лучше, чем ответить:

– Он все еще любит тебя.

– Ну-ну! А Латерф – тебя! И вот мы здесь, их стараниями. Помнишь, я говорила тебе тогда, на реке, о мужчинах и их любви…