Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

– Да зачем же писать? Епископ Павел и так знает, что я не могу нарушить его распоряжения, – пытался протестовать отец Сергий, но Василий Ефремович впился в него мертвой хваткой, и было видно, что он не отстанет, пока не добьется своего. Отец Сергий взял лист бумаги и, перекрестившись, начал писать. Василий Ефремович тоже перекрестился, но молились они о противоположном. В письме отец Сергий кратко изложил все то, что говорилось, и в конце добавил: «Если епископ сочтет необходимым, ради пользы дела, перевести меня в пугачевский Воскресенский собор, я подчиняюсь его распоряжению, но сам желания не выражаю и хотел бы лучше остаться в селе Острая Лука».

– Ты только последнюю букву зачеркни, – снова заволновался Козлов, когда отец Сергий прочитал ему письмо (он имел в виду вторую половину фразы после «но») – только эту последнюю букву зачеркни!

На этот раз сколько он ни спорил, ему ничего не удалось добиться. Отец Сергий подписал, сложил письмо и передал гостю со словами:

– Еже писах – писах![91]

Правда, раньше он спросил тещу и детей, присутствовавших при разговоре, согласны ли они с тем, что он написал. А как они могли быть не согласны, если думали все одними словами и болели одними печалями. У Миши на этот раз печаль была так велика, что он подал голос за изменение другой «буквы» письма – о безусловном подчинении. Но он и сам понимал, что смысла этих слов изменить нельзя, значит, формулировка безразлична. Он кончил тем, что забрался на сеновал и, несмотря на свои семнадцать лет, наплакался там до того, что весь вечер ходил с красными опухшими глазами.

Через несколько дней пришло письмо от настоятеля собора, протоиерея Моченева. Он тоже подтверждал приглашение.

А еще через некоторое время, в субботу после Успения, было получено письмо епископа Павла. Он писал, что общее собрание верующих Воскресенского собора произойдет в воскресенье 18 августа, и предлагал отцу Сергию прислать к этому времени заявление с согласием на переход.

– Це дило треба разжувати! – сказал отец Сергий, скрывая под шуткой свое волнение. Но Соня уже завладела письмом и, посмотрев на даты, сказала, тоже взволнованно:

– Нечего тут и разжевывать и писать нечего. Собрание будет завтра.

– Значит – судьба! – торжественно произнес отец Сергий и написал на обороте письма: «Получено 17 августа, накануне дня собрания, когда уже поздно было писать. Вижу в этом Промысел Божий на то, чтобы дело решилось безо всякого моего участия».

Несмотря на то, что один из трех кандидатов присутствовал на собрании, а другой прислал заявление и только от отца Сергия не было ничего, избранным оказался он. Вернувшись в Пугачев, Козлов так расхвалил несговорчивого кандидата, что сразу привлек на его сторону большую часть прихожан. После стало известно, что, не дождавшись его письма, решили отложить собрание и, напрасно прождав еще неделю, все-таки выбрали его. Епископ Павел утвердил постановление собрания и прислал указ о переводе.

Отец Сергий не имел привычки скрывать от прихо да ни личных, ни церковных дел, особенно последних. О всякой заслуживающей внимания новости он рассказывал, а то и объявлял с амвона. Так было и с переводом. Правда, о первой открытке, которой сам не придал значения, он говорил мало, зато о посещении Козлова, естест венно волновавшего его, говорил многим. И еще задолго до полу чения указа о переводе, в селе начались разговоры об этом. «Правда, что батюшку переводят?» – спрашивал то один, то другой, останавливая самого отца Сергия или кого-нибудь из его семьи. Спрошенный подробно описывал положение дела. Затем начинались предположения: так, почему, будет ли в Пугачеве лучше или хуже!

– Говорят, наш батюшка теперь архиереем стал. Ему уже нельзя в селе жить.

– Не архиереем, а протоиереем, и не сейчас, а в прошлом году, – поправляли более сведущие.

– Ну, все равно, значит, поэтому.

Друг отца Сергия Сергей Евсеевич, узнав о полученном указе, неожиданно заговорил тоже о том, что ставшему протоиереем отцу Сергию «низко» оставаться в не большом селе, что город больше подходит та кому вид ному человеку, что и дети подросли, учить надо, а в Острой Луке как-нибудь обойдутся, пожили вместе и ладно, не солнышко, всех не обогреешь. Для Острой хватит и Субботкина, недаром тот уже ходит по гумнам и поит народ, подготовляет себе сторонников… Его голос дрожал от волнения, и, против обыкновения, в нем чувствовалась язвительность.

Отец Сергий молчал, давая ему высказаться. Он понимал, что предстоящая перемена должна была затронуть и взволновать Сергея Евсеевича больше, чем кого-нибудь. Он страдал вдвойне: как человек, теряющий друга и духовного руководителя, перед которым с юных лет привык раскрывать все изгибы своей души, веря, что всегда получит беспристрастный и бескорыстный совет, – как председатель церковного совета, которому в первую очередь придется вступать в столкновения с новым священником, если тот будет действовать неправильно.