Отважный капитан

— Знаю, ваше сиятельство, но я должен вам объяснить…

— Я не нуждаюсь в ваших объяснениях, капитан Мамарчев! Я их уже слышал не раз.

— Ваше сиятельство…

— Капитан Мамарчев, вы будете преданы военному суду! Мне не нужны сейчас никакие ваши объяснения. Не будь заключен мир, вы бы понесли за ваш дерзкий поступок самое суровое наказание! Вам ясно? Вы понимаете, какое преступление вы совершили?

— Если любовь к отечеству — это преступление, тогда я готов нести самое суровое наказание!

— Опять старая песня, капитан Мамарчев! Вы забываете, что вы русский офицер и что вы стоите перед вашим начальником?

— Об этом я не забываю, ваше сиятельство. Я горжусь тем, что служу в русской армии… На эту армию сейчас у нашего народа вся надежда.

— А если сейчас политический момент неподходящий?

— Мы считаем, что подходящий. Предоставьте нам самим действовать! Внешней политике России мы никакого вреда не причиним и русскую армию подводить не станем.

Разгневанный генерал, в чьей груди билось честное солдатское сердце, питавший глубокую ненависть к турецкой тирании, начал понемногу успокаиваться. Выйдя из-за стола, он стал прохаживаться по зале.

Мамарчев продолжал:

— Мы добиваемся простых вещей, ваше сиятельство. Как и все прочие народы, мы хотим радоваться свободе и независимости, хотим, чтоб наших людей судили болгары, а не турки; мы не желаем ни в обоз, ни в походы ходить по прихоти беев; мы добиваемся того, чтоб нас больше не грабили и не убивали в наших домах, чтоб насильно не обращали в турецкую веру наших девушек, чтоб не было больше ни ангарии,[36] ни поборов… Вот чего мы хотим. Неужто мы не имеем на это права, ваше сиятельство?

Генерал Дибич, остановившись у окна, глядел на улицу.

«Право! — размышлял он. — О каком праве он толкует? Эх, бедные болгары!.. Если бы это зависело только от одного генерала Дибича, он бы вас освободил, он вмиг рассек бы гордиев узел политики. Но генерал Дибич всего лишь военачальник. Над ним стоят политики. А над политиками император… Разве их интересует, что где-то на Балканах терпит муки и страдания некое племя, именуемое болгарским народом? Бедные, бедные болгары!.. Я вас вполне понимаю, однако помочь вам ничем не могу!»

Он вздохнул. Глаза его подернулись влагой. «Помни о своем долге, генерал!» — упрекнул он себя и снова обратился к Мамарчеву:

— Капитан Мамарчев, вы совершили очень тяжкий проступок. Я не хотел бы вас судить. Однако я обязан задержать вас здесь до тех пор, пока положение не выяснится.

Он позвонил в колокольчик. Вошел адъютант.

— Отведите капитана на гауптвахту! — приказал генерал.

Адъютант отдал честь и вывел Мамарчева на улицу.

ПОСЛАНИЕ

Жители Сливена и Котела не могли прийти в себя от столь неожиданного поворота дел. К Стойко Поповичу без конца шли люди, тревожась за судьбу капитана Мамарчева:

— Что ж теперь с ним будет? Сколько его могут продержать под арестом?

Наконец они решили написать генералу Дибичу послание, поведать в нем о тяжкой участи болгар, просить о помиловании капитана.

Это историческое письмо было написано в доме Стойко Поповича достославным и просвещенным котленцем Анастасием Беровичем.

Усевшись по-турецки на рогожке, он спрашивал, очиняя гусиное перо:

— Как ты считаешь, Стойко, по-гречески следует писать или по-болгарски?

Стойко задумался.

— А по-твоему, как должно быть, хаджи Анастасий?

— Я бы написал по-гречески! Сразу схватит суть дела… Надо, чтоб все было сказано мудро, веско…

— Да, но поймет ли его генерал Дибич?

— У него ведь толмачи имеются! — важно заметил Берович. — Они ему и переведут… Греческий язык в подобных случаях более годится.

Стойко все еще колебался. Он чувствовал, что тут что-то не вяжется — болгары, а пишут по-гречески. О какой же свободе они толкуют? О какой независимости? Тоже мне болгары, родного языка стыдятся!

И Стойко Попович твердо сказал:

— Надо писать только по-болгарски, хаджи Анастасий, церковнославянскими буквами… Чтоб, когда посмотрит, генерал сказал: «Наши люди — и говорят по-нашенски, и пишут!»

Берович почесал пером в затылке.

— Ты, пожалуй, прав, Стойко; только я не очень-то владею церковнославянским письмом и боюсь наделать ошибок. Пусть уж лучше я напишу по-гречески, поскольку этот язык мне ближе и понятней. А генерал Дибич пускай найдет себе толмачей, чтоб они ему перевели.

— Ну, коли так — твоя воля!

И Стойко Попович начал сочинять письмо:

Милостивому государю Дибичу, военачальнику русских войск и прочее.

Мы, единородные и единоверные Ваши братья, бедные болгары, с тех пор как попали под тяжкое турецкое иго, сколько мы, несчастные, выстрадали и страдаем каждодневно, того не описать за много дней и во множестве книг…