Отважный капитан

Хаджи Анастасии строчил своим красивым почерком, а Стойко Попович смотрел перед собой в одну точку и, пока скрипело гусиное перо на белой бумаге, обдумывал следующие фразы:

Сообщаем Вашему сиятельству, что мы лишены всякой возможности исповедовать нашу пречистую веру, строить новые церкви и даже чинить старые…

— Маленько помедленней, а то я не поспеваю за тобой, — сказал Берович, макая гусиное перо в чернильницу и дописывая последнее слово.　

Попович нахмурил брови и стал диктовать медленней:

Жизнь наша ежечасно подвергается опасностям: турки нас режут и убивают, словно диких животных. Столь дорогую нам честь нашу пятнают каждый день басурмане. Они оскверняют наши церкви и святыни. Они насильственно отуречивают наших малолетних детей; эти разбойники грабят нас, разоряют наши дома, наши села, губят нас неслыханными поборами. Но пуще всего мы страдаем во время войны, поскольку землю нашу топчут войска; мы лишаемся скотины, наши посевы и виноградники страдают от потрав, гибнут, а с другой стороны, мы кормим бесчисленные турецкие войска и терпим невероятные жестокости; в особенности же турки лютуют оттого, что несут урон в войне с нашими единоверными русскими братьями. Больше того, побежденные, возвращаясь в Азию и другие места, появляются всюду, сеют страх и ужас среди несчастных болгар, режут, жгут, грабят, угоняют в рабство! Эти звери хотят выместить на нас, несчастных, свою злобу, вызванную тем, что они в сражении с русскими проиграли и обращены в бегство. Такая же страшная участь ждет нас и сейчас.

Хаджи Анастасий остановился и со вздохом посмотрел на исписанный лист.

— Длинно выходит? — спросил Стойко.

— Длинновато, но ничего. Пускай он знает обо всем, что у нас тут творится… И муки наши, и страдания. Может, смилуется. Погоди, я еще раз заострю перо.

Пока хаджи Анастасий старательно очинял перочинным ножиком гусиное перо, Стойко задумчиво глядел в окно. Наконец он снова вернулся к письму:

— А теперь про капитана Мамарчева! Берович опять склонился над бумагой.

…Ввиду этого мы покорнейше просим милостивого государя военачальника Дибича во имя его величества государя Николая освободить нашего брата и соотечественника Георгия С. Мамарчева и позволить нам, несчастным, попытать счастья в это столь благоприятное время освободиться от турок.

Поставив точку, Берович взял из деревянной мисочки щепотку мелкого песку, посыпал им исписанный чернилами лист бумаги, затем покачал его вправо-влево и ссыпал песок обратно в мисочку.

— Теперь давай поставим подписи и скрепим печатью, — сказал Стойко Попович.

Внимательно осмотрев письмо, Стойко Попович поставил внизу свою подпись и личную печать. Поставил свою печать и хаджи Анастасий и тоже расписался.

— Давай теперь отнесем это воеводам, пускай и они поставят свои печати, — предложил Стойко Попович. — А завтра я оседлаю коня и отвезу письмо в Сливен, чтоб и там его подписали, а тогда уж посмотрим, как нам быть дальше.

— Как быть? Отсылать Дибичу, — добавил Берович.

— Известное дело. Только было бы не худо, если бы наше послание отвезла делегация.

— Верно, такие важные послания обычно вручает делегация, — сказал Берович, пряча в дивит[37] свое гусиное перо.

Попович и хаджи Анастасий с чувством удовлетворения вышли на улицу и пошли по домам видных болгар собирать подписи.

К исходу дня весь лист был испещрен подписями. Расписывались кто по-гречески, кто по-церковнославянски. А те из болгар, которые были неграмотны, ставили крестики или отпечатки пальцев. Затем были собраны подписи в Сливене. И только после этого послание отправили Дибичу Забалканскому.