Отважный капитан

Велчо Стекольщик и капитан Мамарчев были брошены в одиночные камеры и содержались отдельно от других заговорщиков. Они были объявлены главными врагами, поэтому Хаким-эфенди приказал держать их под строжайшим надзором — пичужка не должна была пролететь над зданием тюрьмы.

Аянин с участием каймакама[51] и заптиев приступил к допросу арестованных. Его бесило, приводило в ярость то, что прежде он оказывал этим людям особое доверие.

— Вот и полагайся на них! — пыхтел возмущенный турок.

Весь день и всю ночь палачи Хакима-эфенди трудились не покладая рук.

Велчо несколько раз уволакивали в подвал, но, как его ни мучили, он категорически отрицал, что готовил бунт против империи и что он — глава заговорщиков. Палачи надевали ему на руки и на ноги раскаленные запястья, вырывали волосы, ногти, взгромождали на него тяжести, подвешивали на крюке… Но так и не добились признания. Велчо никого не выдал.

Таким же пыткам подвергли отца Сергия и всех прочих заговорщиков. Одного капитана Мамарчева не посмели мучить, поскольку он был русский офицер.

В пятницу утром Хаким-эфенди созвал чрезвычайный суд для рассмотрения дела об антигосударственном заговоре. Аянин торопился скорее вынести приговор — он боялся, как бы не вспыхнул бунт. Чтобы произвести на райю ошеломляющее впечатление, приговор должен быть неожиданным и страшным.

Ранним утром подсудимых, закованных в кандалы, доставили в конак, где заседал меджлис.[52] Никто из посторонних на заседание суда не был допущен. В состав суда, кроме аянина Хакима-эфенди, входили кадий,[53] муфтий, митрополит Илларион Критский и какой-то турецкий чиновник, прибывший из Стамбула собирать налоги. Голые стены длинной, узкой комнаты были побелены известью. Судьи разместились в глубиие ее, па подмостках. В центре восседал Хаким-эфенди. После бессонпой ночи он осунулся и казался усталым. У митрополита Иллариона Критского, который явился сюда в новой шелковой рясе с золотым крестом на груди, тоже был озабоченный и тревожный вид — ведь среди заговорщиков оказался и учитель Андон Никопит, его приемный сын, учительствовавший в школе. И митрополит и Хаким-эфенди чувствовали себя обманутыми и одураченными! Только у муфтия, у кадия да у чиновника из Стамбула был в это утро веселый вид — за свое усердие они должны были получить солидное вознаграждение.

Как только на пестром ковре разместился весь состав суда, Хаким-эфенди, хлопнув в ладоши, дал знак привести арестантов. Через небольшую сводчатую дверь в комнату один за другим вошли преступники, посягнувшие на турецкое государство. По деревянному полу гремели их кандалы. Велчо Атанасов был закован в двойную цепь. У капитана Мамарчева в оковах были только руки. Истощенные, измученные пытками, они шли медленно, ссутулившись. Отец Сергий припадал на одну ногу, после того как во время пыток его жгли каленым железом.

Хаким-эфенди не спуская глаз смотрел на капитана Мамарчева. Этот человек в офицерской форме казался ему опаснее всех. «Раз уж военные замешаны в этом деле — заговор был не на шутку!» — размышлял аянин. И когда он представил себе на минуту, что могло случиться, если бы начался бунт, если бы заговорщики добились успеха, у него волосы встали дыбом.

Чтобы не терять зря времени, Хаким-эфенди тут же начал допрос:

— Велчо Атанасов Стекольщик, или Мануфактурщик, пятьдесят семь лет, родом из Тырнова, женат, торговец… Обвиняется в том, что организовал заговор с целью свержения установленной богом власти его величества султана. Велчо Атанасов, признаешь себя виновным?

— Бунт я не организовывал, — глухо возразил Велчо. — Я только добивался, чтоб у болгарского населения было больше прав. Райя мрет с голоду, торговцев на дорогах грабят разбойники, обирают турецкие чиновники…

— А верно, что ты хотел стать князем болгарским?

— Мне такое и в голову не приходило.

— А пули ты отливал, порох закупал?

— Ничего такого я не знаю.

— А может, ты одежду для солдат заготавливал?

— И это выдумка.

Хаким-эфенди махнул рукой:

— Этого достаточно! Пускай подойдет Никола Гайтанджия!

Подсудимые один за другим представали перед судьями, отвечали на короткие вопросы и уходили на место. Были подвергнуты допросу Никола Гайтанджия, Йордан Борода, Иванаки Йонков Скорняк, Димитр Софиянец… И ни один из них не признал себя виновным. Все отрицали свою причастность к заговору, ставившему своей целыо бунт против турецкой империи.

Когда речь зашла о том, что Митю Софиянец должен был собрать две тысячи человек рабочих и напасть на Тырново, судьи, вытаращив глаза, обрушили на гордого мастера потоки грубой брани.

— Несчастный ублюдок! — кричал Хаким-эфенди. — А еще лжет, будто он собирался Варненскую крепость чинить! Тебе понадобились эти две тысячи душ, чтобы затеять бунт… заговорщик проклятый!

Плюнув в сторону судий, мастер Митю выругался по-болгарски:

— Псы окаянные, свиньи!.. Делайте поскорей что задумали, а то глядеть на вас тошно!

— Пошел вон! — заорал аянин. — Тебе только петли на шею не хватает. Заговоры на казенные средства устраивать вздумал… На виселицу тебя пошлю!