Отважный капитан

— Плевал я на твою виселицу!.. Об одном я жалею: что Преображенскую церковь не кончил.

Митю отошел назад.

Перед разгневанными судьями стоял учитель Андон.

— А у тебя, учитель, что общего с этими государственными преступниками?

— Я боролся за народные права, Хаким-эфенди.

Митрополит Илларион вздрогнул.

— Хаким-эфенди, — обратился он к аянину, — этот мальчишка болтает все, что в голову взбредет. Ты его не слушай — он рехнулся…

Затем владыка набросился на учителя:

— Ты соображаешь, что говоришь, дурень ты этакий! Еще молоко на губах не высохло, а ты уже несешь такой вздор… Зря деньги на тебя потратил…

Учитель Андон попытался что-то возразить, но митрополит пронзил его взглядом:

— Цыц, осел, довольно болтать!

Тут владыка наклонился к Хакиму-эфеиди:

— Не обращай на него внимания, паша-эфенди, у него разум помутился… Как вернется домой, я его наставлю па путь истинный. Не обращай на него внимания! — И опять закричал на учителя — Уйди прочь, чтоб тебя глаза мои не видели!

Не успев больше сказать ни слова, учитель Андон удалился к остальным подсудимым.

Суд Хакима-эфенди напоминал турецкий базар: все кричали, горланили и никто никого не слушал.

В течение часа были допрошены все подсудимые, кроме капитана Мамарчева.

Они и его допросили бы на скорую руку, но их явно обезоруживала его офицерская форма.

— Хаким-эфенди, — начал капитан Мамарчев, — то, что здесь происходит, — никакой не суд, а издевательство! Вы грубо набрасываетесь на невинных людей и, не имея никаких доказательств их виновности, грозите им виселицей. Я протестую! Я протестую также против того, что вы заставляете меня, русского офицера, отвечать за свои действия перед турецким судом. Вы не имеете права меня судить!

— А зачем бунтуешь райю?

— Я — волонтер! Мое место там, где народ борется с рабством. Куда меня зовут, туда я иду. Вы не имеете права судить меня! Себя судите за то, что ввергли в бесправие целый народ. Пока существует рабство, до тех пор не прекратится борьба за свободу. Запомните хорошенько мои слова! Меня не страшат ни виселицы ваши, ни ятаганы. Если я предстану перед султаном, я и ему скажу: «Ваше величество, дайте болгарскому народу свободу и равноправие! Дальше он не в состоянии так жить. На вас смотрит вся Европа. Опомнитесь!»

Хаким-эфенди хлопнул в ладоши:

— Уберите его с глаз моих!

На капитана Мамарчева набросились двое заптиев, однако это его ничуть не смутило, и он продолжал еще более дерзко:

— Рано или поздно болгарский народ будет освобожден, Хаким-эфенди! И тогда я вам не позавидую.

— Московцы его освободят, да? — вмешался молчавший до сих пор митрополит.

— Болгары сами освободятся, как освободился греческий народ, как освободились многие другие народы. Наступает век свободы народов!.. А тебе, греческому митрополиту, не к лицу находиться тут и судить христиан. Таких, как ты, ненавидит и проклинает весь наш народ! И бог не простит тебя!

— Цыц! — встрепенулся владыка, услышав слова о грозящей ему божьей каре. — Я не виновен.

— Ты виновен, — продолжал капитан Мамарчев. — Мы скоро уйдем отсюда, но тебе и предателю несдобровать ни на этом, ни на том свете!

— Хаким-эфенди, Хаким-эфенди! — взмолился владыка. — Что он говорит, этот гяур? Остановите его!

Заптии потащили капитана назад, но он не останавливался; остановить его было не так легко.

— С предателями мы расквитаемся. Мы их отыщем, где бы они ни спрятались… Болгария живет! Она не забудет, кто предал ее сынов!

Затем судьи удалились в соседнюю комнату, чтобы решить судьбу подсудимых.

Хаким-эфенди предложил всех их подвергнуть смертной казни через повешение.

Судьи с этим согласились.

Один только митрополит Илларион стал возражать, заступаясь за учителя Андона Никопита.

— Паша-эфенди, — умолял он, — прости моего учителишку. Предоставь мне самому спустить с него шкуру. Он ведь еще глуп, вот и запутался… Давайте лучше отправим его в заточение в Анатолию. Пускай он там оставит свои кости. Пускай мучается и оплакивает свои дни.

— Это твой человек? — спросил Хаким-эфенди.

— Мой, покарай его господь!

— Ладно, раз так, отправим его в заточение.

Владыка облегченно вздохнул.

— И еще об одном буду просить, паша-эфенди: не надо посылать на виселицу игумена Плаковского монастыря — грех, чтоб священник висел на виселице. Пускай он сгниет в тюрьме. Он и без того уже не похож на человека. Весь в ранах — больше года ему не протянуть…

Хаким-эфенди нахмурился:

— Так и вешать некого будет.

— Будет кого, паша-эфенди, еще шесть душ остается: Велчо Стекольщик, Никола Гайтанджия, мастер Митю, Йордан Борода, Иванаки Скорняк и Георгий Станчев из Трявиы.

— А что ты скажешь про московского гяура? Будем его вешать?

Митрополит замолчал..

Хаким-эфенди обратился к остальным судьям:

— Как вы считаете?

— На виселицу его! — ответили судьи.

— А что скажет русский царь? Не объявит он войну султану? Слышали, что он тут говорил? Европой нас пугает.

— Отправьте его в Стамбул, паша-эфенди, — вмешался владыка. — Пускай там и решают. От греха подальше, а то потом нам не оправдаться перед султаном!

Хаким-эфенди задумался.