Ответ

Балинт тоже улыбнулся в ответ. — Вы так думаете?

— По мне, треплите языками сколько влезет, — проворчала тетушка Луиза, опять входя из кухни с узлом белья, требовавшего починки, — но уж я больше и рта не раскрою, не дождетесь! Одно скажу: если этот поганец мать родную бросит, ноги его в моем доме не будет.

— Ладно, мать, мы еще поговорим об этом, — терпеливо отозвался Нейзель. — Сколько же платят в этой мастерской ученикам?

Балинт выжидательно поглядел на тетушку Луизу. И не ошибся в своих ожиданиях. — Шесть пенгё, — объявила она тотчас, вываливая на стол белье. — А ты думал сколько? Интересно мне, как это он, бедненький, три года вытянет на шесть пенгё в неделю!

— Вытяну, крестная, вот увидите! — сказал Балинт.

Луиза Нейзель поглядела на него и промолчала. Нейзель прочистил горло. — Хорошенько обдумай, сынок, выдержишь ли, только тогда и затевай дело. Ведь ежели через год, скажем, наскучит тебе голодать-холодать или заболеешь вдруг, одним словом, если бросишь ты мастерскую, тогда ведь все пойдет насмарку. И семья промучится понапрасну, и место хорошее ты потерял, и еще годом стал старше…

— Знаю, — сказал Балинт.

Нейзель уперся глазами в стол. — Ну, да это еще не самое трудное, сынок! А вот, допустим, мать твоя захворала — что станешь делать, коли они и впрямь без тебя обойтись не могут? Выдюжишь ли, не бросишь ученичества?

В комнате стало тихо, Балинт молчал. — Выдюжу, — проговорил он наконец. — Мама и не болеет никогда.

Нейзель не отводил глаз от стола. — Ну а все-таки, если?..

— Выдюжу, — сказал Балинт.

Тетушка Луиза тихонько всплеснула руками. — Иисус Мария! — простонала она.

— Нужно ясно видеть, чего хочешь и что способен вынести, — сурово проговорил Нейзель. — Когда человек берется за то, что ему не по силам, он только сук под собою рубит.

— Знаю, — сказал Балинт.

Нейзель кивнул. — Вот и ладно. Но все ж спешить не надо. Допустим, через год продадут профессорскую усадьбу, мать на улицу выбросят. И тогда с места не сорвешься?

— Не сорвусь, — выговорил смертельно бледный Балинт.

— Оставь ты в покое паршивца этого окаянного, — воскликнула тетушка Луиза с пылающими щеками. — Что ты его терзаешь, или не видишь, что он закусил удила! Нет с мужиками никакого сладу, вое они одним миром мазаны!

— Погоди, Луиза, — негромко остановил ее Нейзель. — Дым-то из трубы идет, а вот что еще в печи варится!.. Ну, будет у тебя в неделю шесть пенгё, на еду и то не жирно. Жить-то где будешь?

— Пока что не знаю, — сказал Балинт.

Нейзель опять кивнул. — Вперед всего рассчитать и нельзя, правильно я говорю, Луиза? Но одно знать нужно: за что берешься. И, уж коли взялся, из рук чтоб не выпустить, пока до конца дело не доведешь.

— Что ж, доводите до конца-то! — горько вымолвила Луиза.

Балинт вскинул голову. — Я все выдержу, крестный! Но вы мне скажите: разве ж мама для того только на свет меня породила, чтобы я на нее работал? Тогда бы уж лучше и не рожала…

Выйдя после двухчасового разговора на студеную зимнюю улицу, он так закоченел, что на душе опять стало муторно и показалось невозможно бросить мать. Однако быстрая ходьба согрела его, и вместе с теплом вернулось чувство уверенности в своих силах. Когда крестная, прощаясь, крепко прижала его к себе, ее глаза были полны слез, — сейчас это тоже припомнилось Балинту, и на душе стало немного легче. Решив экономить на каждом филлере, он пошел в Киштарчу пешком; на гладком, как стекло, заснеженном шоссе, начисто выметенном ветром, у него было вдоволь времени, чтобы поразмыслить о долгой беседе в доме у крестных и выбрать из нее все то, что подтверждало его правоту. Была холодная зимняя ночь, на чистом небе сияли звезды. Изредка мимо него проносилась какая-нибудь машина, резким светом фар взбудоражив воронью стаю и разбросав ее по снежному полю; на телеграфных проводах, рядком или друг над другом, сидели нахохлившиеся воробьи, словно головки нот, выписывавшие между двумя столбами унылый мотив зимней шоссейной дороги. Ступни, колени Балинта с каждым шагом наливались усталостью, руки, спрятанные в карманах штанов, задеревенели, уши пылали, в носу все смерзлось — однако легким привольно дышалось под огромным свободным небом, и иногда, приостановясь, он разражался вдруг громким ликующим воплем.

В Матяшфёльде какой-то грузовик пожалел его, взял себе на спину. К полуночи Балинт был уже в Киштарче. Длинная тополевая аллея, что вела к дому от постоянно распахнутых ворот, была покрыта нетронутым пушистым снежным ковром, поскрипывавшим при каждом шаге Балинта, ветви деревьев осели под толстым слоем снега. Меж мощными стволами стыла такая тишина, что казалось, нога человека не ступала по этой аллее добрую сотню лет.