Ответ

— Ремеслу выучиться хочу, — тяжело переводя дух, выговорил Балинт. — Нельзя мне больше ждать, мама. И крестные сказали, что правильно делаю.

— Сказали?

Балинт прокашлялся. — Я от них пришел.

— Сейчас?

— Сейчас.

В полутемной комнате с крохотным, захлебывающимся огарком в углу стало так тихо, что мать и сын услышали вдруг, как за окном глухо упал с акации большой ком снега. Очевидно, начался ветер. — Завтра мы с крестным пойдем в мастерскую одну на улице Тавасмезё, — сказал Балинт, — и поговорим с мастером. Если возьмет, пойду в ученики.

— Что за мастерская?

— Авторемонтная.

Мать зябко стянула платок на груди. — Твой крестный знает, что Фери без работы?

— Знает.

— Сколько будут платить?

— Шесть пенгё.

— С голоду помрешь. И мы тоже, — сказала мать.

Балинт сжал кулаки. — Пусть.

— Ладно, — сказала мать. Она отошла от стены, взяла с плиты тарелку, поставила на стол. — Ешь!

— Не нужно мне! — сказал Балинт. — Вот вам восемь пенгё, это я подработал еще, накопил. Три года вы от меня денег не увидите. А теперь напишите доверенность на имя крестного, что он вместо вас может подписать договор на ученичество в Промышленном объединении.

— Зачем это?

— Я ж еще несовершеннолетний, — сказал Балинт.

— Бумагу принес?

Из внутреннего кармана Балинт достал сложенный вчетверо лист бумаги. В этот миг свеча вспыхнула и погасла. — Ничего, — сказала мать. — Челышко отвори! Чернила тоже принес?.. Или карандашом сойдет?

— Это чернильный карандаш, — непослушными губами выговорил Балинт. — Вы только фамилию свою напишите, остальное крестный сам заполнит.

— Где писать-то?

— Где? — взвился вдруг Балинт. — Где?! В самом низу, вот где. Где ж еще, к черту, писать?!

Луиза Кёпе опустила голову на стол. — Ладно, сынок, — проговорила она немного погодя. — Не обижай ты меня!

В комнате заворочались, кто-то из детей, должно быть, проснулся. — Суп-то поешь, покуда не остыл, — сказала мать. — Правильно делаешь, что ремеслу обучиться хочешь. Тебе уже семнадцать лет, самое время за ум взяться.

Балинт сунул бумагу в карман, запнувшись, пошел к двери. Мать, словно кошка, и в темноте улавливала каждое его движение. Ее сухое, выносливое тело выпрямилось на стуле, напряглось, окаменело. — Куда ты? — спросила она.

— Обратно, в Пешт.

— Не переночуешь?

— Некогда мне.

Мать помолчала. — И с братом, с сестрами не простишься?

— Сказал ведь, утром в Пеште быть надо, — сдавленно крикнул Балинт, дрожа всем телом.

— Балинт, — позвала мать тихо.

— Ну?

— Ты не бойся, сынок! Все будет хорошо!

Балинт уже взялся за ручку двери.

— Поди сюда еще на чуток, сыночек!

— Некогда мне! — прохрипел Балинт и рванул дверь. Ветер чуть не втолкнул его обратно, швырнул в лицо целую лопату снега и едва позволил закрыть за собой дверь. В аллее, тянувшейся до ворот, стало немного легче, за толстыми стволами деревьев — если стать к ним вплотную — можно было даже перевести дух, и тогда ветер налетал шквалом только спереди да сзади; нужно было немало решимости, чтобы вновь выскочить из укрытия. Когда же Балинт свернул из ворот на бетонированное шоссе, ураган с такой силой ударил ему в лицо, что едва не сбил с ног. И все-таки Балинт решил не возвращаться домой. Он согнулся в три погибели, чтобы не так било ветром, надвинул шапку на глаза, руки, сжав в кулаки, поглубже засунул в карманы. Впрочем, скоро их пришлось вынуть, чтобы, балансируя, удерживать равновесие, иначе он не устоял бы на ногах. Козырек его шапки метель мгновенно занесла снегом, прижала к носу, зато, как ни швыряла снег на подбородок, как ни запихивала в рот, глаза хоть изредка получали передышку.

Когда Балинт, миновав низенькие строения поселка, вышел на широкую равнину, у дальнего края которой под защитой будайских гор прилег, затаясь, Будапешт, буря, нигде не встречая преграды, разыгралась с удвоенной силой. Балинту приходилось сражаться за каждый шаг. Между Киштарчей и Цинкотой дорога то подымается, то сбегает вниз по склонам невысоких холмов, но метель замела низины снегом, и кое-где Балинт шел, проваливаясь до колен и с трудом вытаскивая ноги. Челюсти сводило от напора ураганного ветра, глаза, рот, нос то и дело засыпало снегом, приходилось все время поворачиваться назад, чтобы откашляться, отчихаться, выплюнуть снег и набрать в легкие глоток воздуха. Не прошло и получаса, а он уже так устал, что едва передвигал ноги, легкие горели, словно обожженные каленым железом, глаза непрерывно слезились. И все-таки Балинт не сдался. Он придумал суеверную игру, которой укреплял решимость сердца: если он повернет назад, завтра в авторемонтную мастерскую не примут, а если выдюжит, его ждет удача. От физических мук на душе становилось легче. Балинт задыхался, ловя вспружиненный ураганом воздух, иногда беспомощно вскидывал руки кверху, но и там не за что было уцепиться. И все-таки я должен выдержать, твердил он себе, не то завтра меня не возьмут в мастерскую.