Ответ

— Патриотически настроенного соотечественника? — повторил господин Керечени, ехидно скандируя каждое слово. — Сомневаюсь, чтобы граф Аппони ожидал что-либо от вас, сударь. Вам, может быть, неизвестно, что его сиятельство воспитывался в кальксбургском иезуитском пансионе и вся его политическая деятельность была направлена на защиту интересов исключительно венгерской аристократии. Или вы принадлежите к ней, сударь?

Пожилой коммерсант отер платком лоб.

— Я никогда не скрывал своего иудейского происхождения, — проговорил он тихо. — Но моя семья проживает в Венгрии сто пятьдесят лет, мой дед в сорок восьмом[89] был национальным гвардейцем, и я сам в душе, позвольте заметить, такой же мадьяр, как любой другой.

— Возможно… возможно, — процедил Керечени, нетерпеливо поглядывая на пустую уже кофейную чашку. — Семейство Аппони ведет свой род с начала тринадцатого века, от племени Пец. Вообще же говоря, я просто спрашиваю себя, на каком основании наш рядовой венгеро-еврейский мещанин восторгается легитимистом-графом, ярым клерикалом? Потому только, что и граф хорошо владеет немецким?

— Я, между прочим, немецкого не знаю, — отпарировал господин Фекете. — Родился на хуторе Репапуста, там у меня, увы, не было случая выучить немецкий язык.

— Что вы скажете по поводу назначения Гитлера, господин редактор? — спросил музейный чиновник с седой бородкой.

Входная дверь опять отворилась, Балинт, отступив, пропустил еще одного гостя; освещенная часть мастерской была уже так перегружена голосами, табачным смрадом, усиленной жестикуляцией гостей, что помещение, казалось, потеряло равновесие, накренилось. Новый гость, по всей видимости, был неприятно поражен, он явно надеялся застать Минаровича одного. Переступив порог, он замешкался, потом, сделав над собой усилие, все-таки пошел к островку света в дальнем конце мастерской, представился, назвавшись Барнабашем Дёме. Он просидел полчаса, лишь однажды за все время раскрыл рот и, воспользовавшись тем, что супруги-художники откланялись, за их спинами выскользнул из мастерской.

Каждая ниточка его потрепанного, но аккуратного костюма была прошита бедностью, молодое лицо над респектабельным буржуазным галстуком, бурлящее страстями, худое и голодное, досказывало признания костюма. — Кто это? — спросил хозяина один из гостей, когда молодой человек удалился.

— Племянник, — сказал Минарович. — Студент-химик.

— Голова у него отличная, — сказал художник-гость. — Добротная, массивная… голова революционере. Он случайно не коммунист?

— Как зовут его?

Минарович не ответил.

— Барнабаш Дёме, если я верно расслышал, — отозвался доктор Варга.

Минарович взглянул на него, словно только сейчас припомнил, как зовут племянника.

— Ну да… да, Дёме, — повторил он рассеянно.

— Скажите, дядюшка Тони, — спросила молодая дама, врач-терапевт из Новой больницы святого Иоанна, — почему вы его не накормили? Разве по нему не видно, что он голоден?

— Для голодных есть ресторан, — ответил художник.

— А если у него нет денег?

Минарович ласково улыбнулся ей.

— Тогда пусть не ест.

— Почему вы такой суровый нынче, дядюшка Тони?

— Милая моя юная приятельница, — проговорил Минарович, — остерегайтесь потчевать яствами оголодавших бедняков. Знаю по опыту: вы оскорбите тем их стыдливость и они не простят вам этого до самой смерти. Одаривать можно только богатого, ну, на крайний случай, просто зажиточного человека, при том ваш дар по возможности должен быть бесполезен, то есть чтобы человек, его получивший, мог поскорее забыть о нем. Любой подарок есть принуждение, милая моя приятельница, он обязывает к отплате или благодарности, а то и другое — тягота, как и всякое принуждение. Прямое продолжение благодарности — ненависть.

Балинт в своем углу пожал плечами.

— Отчего вы сегодня так дурно настроены, дядюшка Тони? — спросила молоденькая врачевательница. — Разумеется, все это не всерьез?

Минарович смущенно улыбнулся. — Ну, разумеется!.. Мне, право, совестно… Столько наболтать в один присест! Должно быть, я утомил вас. Как бы это сказать?.. Нищим, голодным людям не пристало наедаться досыта, к тому же всем известен тот чисто житейский факт, что богатые с их врожденным тактом стараются приглашать к себе на ужин только тех, кто еще богаче.

— Метельщиков весьма редко, — глубокомысленно заметил Керечени.

Минарович несколько секунд задумчиво задержался на нем взглядом, потом с отвращением отвернулся.

— Как и все бесталанные художники, я по натуре неустойчив, — проговорил он, обратив лицо к потолку. — В духовной сфере мне необходим поводырь. Словом, безоговорочно полагаюсь на ваше знание психологии имущих сословий.