Ответ

Фери в заляпанных известкой, обтрепанных штанах и рваной рубахе, с вечным окурком на губе молча глядел на разодетого брата. — Где уж там, — проговорил он наконец, — столько не проносится нипочем. Бумага!

— С чего ты взял? — спросил Йожи.

— Своими глазами вижу.

— Плохо ты видишь своими глазами, — оборвал его Йожи. — У материи из искусственного волокна запах особый, вроде как у чахоточного; застрянет в носу на полчаса, не меньше, и ничем его вышибить нельзя, разве что тмин в ноздри засунуть, да поглубже, в каждую ноздрю по зернышку. И на ощупь она совсем иная, хрустит, шуршит под пальцами, а то и колется… во время войны видел я искусственную одежку еще почище — так и вцеплялась тебе в руку, только протяни. А тут настоящая старая шерсть, английская или, на худой конец, чешская, и подкладка саржевая, прочная, так что, Балинт, можешь расти, подыматься в свое удовольствие.

— Ладно, попробую, — сказал Балинт.

— А вам, дядя Йожи, и портным быть довелось? — спросил Фери.

— Да еще дамским! — подмигнул ему Йожи.

— Когда ж это?

— А во время войны, в Черновицах… У моего фельдфебеля жена была, и так она раздобрела за войну, что только я и мог юбки ей шить, другим-то никак было не обхватить ее…

Они расположились в тени большого орехового дерева; из кухни доносился звон посуды, стук ножа, шинкующего лук, потом — шипенье жира на сковородке. Девочки развлекались по другую сторону дома: посадив на цепь тряпичную куклу, они по очереди в нее плевали. Начиналось мирное воскресное утро, тишина неторопливо, из жужжания пчел и шороха листьев, подбирала звуковые краски дня. Чувствовалось, что скоро они загремят в полную силу.

— Что, господин начальник изволит отсутствовать? — спросил Йожи. — Ах, вот оно что?.. За границу уехал?

Балинт лежал в траве на спине и наблюдал, как открывается и закрывается широкий рот брата; когда он говорил, из скошенного угла рта иногда брызгали капли слюны. Балинт смотрел, смотрел, потом повернулся на бок. Отсюда ему видны были лишь тощие руки Йожи с подвернутыми, рукавами; они были необыкновенно длинные — вытянутые, указательными пальцами доставали до колен; несоразмерно большие кисти на худых запястьях казались громадными красными цветками, поникшими на тонких стеблях. И к этому он никак не мог привыкнуть.

— Ты где перекидываешься? — спросил за спиною Фери.

— Что?

— В картишки, спрашиваю, где перекидываешься?

— Нигде.

— Сказочки для маленьких!

Балинт, не оборачиваясь, тихо сказал: — Мне за девяносто два часа заплатили… Можешь посмотреть на конверте. — Услышал, как Фери сел у него за спиной.

— Ты что, за дурака меня принимаешь? — проговорил Фери неожиданно тонким голосом. — На эти деньги столько не накупишь. Не будь жмотом, своди и меня в свою компанию разок.

— Твой брат пятьдесят семь пенгё заработал, слышишь, Фери? — сказал Йожи.

Балинт полежал еще немного, кусая ногти, потом вдруг вскочил и пошел в дом. — Лягу посплю, — сказал он громко, так, чтобы его услышали и под деревом, и мать на кухне. — А к обеду разбудите, ладно?

Но к обеду он не встал, так и проспал, не шелохнувшись, до шести вечера, его тяжкое прерывистое дыхание слышно было даже на кухне. Свой обед он съел уже перед самым отъездом. — Классное вышло воскресенье, да, мама? — сказал он, потягиваясь. — Может, в следующее воскресенье я буду не такой усталый, тогда и с сестренками займусь немного. Надо будет осенью записать Бёжи в школу.

Мать взглянула на него, промолчала.

— Платить сам буду, — ответил мальчик на ее взгляд. — Поехали, дядя Йожи?

В семь часов он был уже в Андялфёльде. В самом начале проспекта Ваци зашел в корчму смыть по-летнему густую дорожную пыль. Велосипед запер, оставил у стены. Сперва попросил содовой, но потом, поглядев на красную, с черными усиками, физиономию корчмаря, вдруг засмеялся и сказал весело: — А то, пожалуй, фречу выпью!

— Решайте, молодой человек!

— Маленький фреч! — Балинт подтянулся, стараясь казаться выше ростом.

— Большой фреч, Балинт, чтоб рос поскорей! — услышал он вдруг из дальнего угла корчмы. Мальчик быстро обежал глазами три серых крашеных стола без скатертей, стоявших слева от входа вдоль длинной скамьи; увидел склонившиеся над ними незнакомые красные лица, подставленные резкому свету электроламп стаканы. На третьем столике взгляд его задержался: красивое правильное либо горбуна-парикмахера из «Тринадцати домов» весело помаргивало ему меж двух стаканов, из-за плеча соседа. И еще он увидел знакомую спину, неправдоподобно худую морщинистую шею — он узнал бы эту спину, эту шею из тысячи! Балинт пулей метнулся к столику. — Крестный! — крикнул он на ходу. Свежий мальчишеский голос прозвучал здесь так неожиданно, что обернулись даже от соседних столов. — Ты-то как попал сюда? — удивился старый Нейзель, повернув к крестнику изможденное лицо с выпирающими скулами, густыми седыми усами и глубоко сидящими светло-голубыми глазами.

— Я здесь работаю, на улице Яс… на льдозаводе.

Старик протянул ему руку.