Ответ

— Мой крестник, — представил он мальчика соседям по столу, среди которых, помимо парикмахера, Балинт знал еще одного — кочегара по имени Йожеф Тари; он тоже проживал в «Тринадцати домах», а работал в Сеченьских купальнях. Нейзель все не отпускал его руку. — Что, бражничаешь? — спросил он, но глаза его улыбались.

Как всегда в воскресные вечера, корчма была полна народу. У стойки, попивая вино и содовую, стояло человек десять — двенадцать, из задней комнаты тоже несло густым человеческим духом, воздух был пропитан кислым запахом пота и вина. Через открытую стеклянную дверь между стойкой и улицей шел непрерывный и нескончаемый процесс обмена. Фонарь перед корчмой не горел, тротуар освещался только из корчмы, так что посетитель, выходящий из нее, выходил дважды — сперва являясь в виде собственной тени, густой и черной, быстро вырастающей от дверей, — и по тому, как сильно тень раскачивалась, ясно было, сколько вредоносной отравы влил в себя ее обладатель. В заднем помещении время от времени кто-нибудь заводил печальную песню, которая тут же и обрывалась, едва успев вырваться на по-воскресному малолюдный проспект Ваци.

— Можешь принести сюда свой стакан, Балинт, — сказал Нейзель.

Мальчик вспыхнул от нежданной чести, с ног до головы пронизанный ощущением, что, пригласив за свой стол, крестный признал его взрослым мужчиной. Он хлопнул себя по карману, проверяя, не потерял ли деньги, карман весело зазвенел в ответ. Балинт подтянул стул и сел рядом с крестным. Справа от него сидел, отхлебывая из стакана, худой человек с морщинистым лицом и торчком стоявшими волосами; на левой руке у него не хватало двух пальцев.

Балинт не решился громко чокнуться с Нейзелем и молчком, но с удовольствием отпил из своего стакана. Когда же заметил, что крестный улыбается ему уголком глаза, вскинул вдруг локоть и разом опрокинул в себя все двести граммов. — Ну-ну! — сказал Нейзель. — Балинт потянулся к его уху. — Дядя Лайош, знаете, я ведь пятьдесят семь пенгё заработал на прошлой неделе, — зашептал он. — Купил себе костюм за двадцать четыре пенгё, рубашку за три сорок, за один пенгё подштанники, маме расписной халат за три с половиной, сестрам четыре пирожных за сорок восемь филлеров, маме двадцать пенгё дал и еще мне осталось четыре шестьдесят два до субботы. Хорошо?

Нейзель положил руку на плечо взволнованного мальчика. — Хорошо.

— Тогда можно мне еще один стакан?

— Нет, — сказал Нейзель. — Нельзя.

— Почему? — Балинт был огорчен.

Нейзель поднял большой палец.

— Первое: тебе сейчас на работу заступать. Второе: учись обращаться с деньгами.

Мальчик упрямо вскинул голову. — Не понимаю.

— Ты до сих пор почему не пил? — спросил Нейзель и костистой твердой рукой так сжал плечо Балинта, что тот невольно охнул. — А потому ты не пил, что денег у тебя не было. Теперь будет потруднее, сынок, теперь тебе надобно научиться не пить тогда, когда они есть.

— А почему не пить-то? — сквозь зубы, упрямо спросил Балинт.

Светло-голубые глаза Нейзеля жестко смотрели на него в упор, так что Балинт не выдержал, заморгал. — Потому, что порядочному рабочему человеку никогда нельзя наедаться вволю. — Старик опять вскинул широкий, дочерна выжженный большой палец. — Или он сам пропадет рано или поздно, или класс свой предаст.

— Кого? — не понял Балинт.

— Тех, к кому сам принадлежит, — пояснил старик, — рабочих.

Мальчик непроизвольно обернулся: за соседним столиком, к которому он сидел спиной, кто-то помянул Киштарчайский вагоностроительный и при этом дважды стукнул кулаком по столу. Говоривший тоже сидел к Балинту спиной, так что Балинт увидел только его на редкость широкие плечи, короткую шею и торчащие в стороны уши. Он опять повернулся к своему столу, горбатый парикмахер подмигнул ему и качнул стаканом в его сторону. Балинт потряс головой: спасибо, мол, он больше не пьет.

— Нынче никаким посулам верить нельзя, — сказал кочегар, сидевший справа от Нейзеля. — Правительство еще перед пасхой обещало государственными работами обеспечить на шестьдесят три миллиона пенгё, и вот прошло два месяца, а они и ухом не ведут. Клялись, что заставят всех домовладельцев дома отремонтировать, но и это одни разговоры. Я-то не жалуюсь, у меня работа есть, но младший брат мой без работы гуляет, зять тоже, а вчера и сын расчет получил.

— Где?

— У «Хофгера и Шранца», — сказал Тари.

— И многих выставили?

— Двести восемьдесят человек.

На минуту за столом все умолкли. В наступившей тишине Балинт услышал: за его спиной по-прежнему речь шла о Киштарчайском заводе. — Так ты тоже в сборочном вкалывал? — спросил чей-то голос. — Ну да, с клепальщиками. — Как бишь мастера фамилия была?.. — Турчин, — сказал тот, что сидел спиной к спине Балинта, широкоплечий и короткошеий, который только что стучал кулаком по столу. — Вот, вот, Турчин! А когда ты работал там? — Три года назад, как раз весной расчет получил, — гудел за спиною голос. — А вскорости завод насовсем прикрыли.

— …неужто двести восемьдесят?.. Вот в эту субботу?