Ответ

Юли особенно заботливо оделась для столь торжественного события. Ее гардероб был невелик. Но она и не хотела быть элегантней других, а только красивей, чем всегда. Была у нее черная суконная юбка, Юли за два дня до вечера старательно вычистила ее щеткой, сбрызгивая водой с уксусом, отгладила; горчичного цвета суконную блузку, чуть-чуть потертую на локтях, освежила, нашив коричневые костяные пуговицы. Она потратила на свой туалет почти два пенгё: восемьдесят филлеров стоили пуговицы, да батистовый платок для нагрудного кармашка — бежевый в коричневый горошек — обошелся в один пенгё. Голову она вымыла накануне шампунем «Элида», стоившим всего двенадцать филлеров. За последние недели Юли похудела, на узком лице острей выступили скулы, белая шея стала тоньше, а кожа, обычно свежая, словно омытая росой, поблекла от бессонных ночей, — но теперь за какой-нибудь час она внезапно расцвела, ее хрупкая, пылкая красота стала еще более нежной, совершенной, влекущей. Лицо раскраснелось от радостных сборов, взор темных глаз смягчился, душистые черные волосы блестели. Она была счастлива и, одеваясь, даже запела, чего давно уже с ней не случалось. Идя по улице, беспечно улыбалась прохожим.

Час с четвертью она понапрасну ждала в корчме, потом заставила себя позвонить, но профессора дома не оказалось.

Когда позднее — в пересыльной тюрьме, где она отбывала четырехлетний срок за распространение коммунистической печати, — Юли вспоминала свою любовь, разбирала ее и оценивала, то не могла не признать, что эта любовь принесла ей много тягот и мало радости. Задача ли превосходила ее силы? Или вообще эта задача была не для нее? Из щедрого, но нестойкого материала их любви она не сумела вылепить тот прекрасный идеал ученых-супругов, которые своим трудом служат делу пролетариата; рука ли ее ошиблась или материал оказался неподходящим? Но пусть даже не получилось, самая-то задача делала ли ее счастливой? В их любви, длившейся ровно год, больше было тревожных приготовлений, чем свершений, а самым тяжким грузом налегло сомнение, сопровождавшее их чувство до конца. Сколько времени она была действительно счастлива? Юли считала по пальцам: апрель, май, июнь, июль… И опускала руку. Первые месяцы, когда профессор только ухаживал, были скорее лишь радостным удивлением; июль, когда она стала его любовницей, — потрясение, гордость, удовлетворение, тревога. Остальное? Не честолюбие ли, безмерное и ложно понятое, тайком вело ее за руку? Или эгоистическая надежда вернуться в университет, к избранной профессии?.. Будем объективны, говорила себе Юли, устремляя страстный, испытующий взгляд в свое прошлое. У меня нет причины клеветать на себя. Я любила, это бесспорно. Однако была ли эта любовь необходима? Ведь она насмеялась, если не над честью моей, то, пожалуй, над разумом. Против меня свидетельствует не только несчастный конец, но и весь ход ее. Была ли я счастлива за этот год? Была ли счастливой эта любовь? И где оно, взаимопонимание души и тела? И наше единение — таково ли оно, как вода в реке, где каждая капля, друг друга касаясь, друг в друга переливаясь, отталкиваясь, обегая или перепрыгивая, движется в одном направлении?

Когда прошел час, потом еще четверть часа, Юли встала и ушла домой. В последнее время профессор стал ненадежен, опаздывал на свидания, раза два даже отменял их; когда не надеялся поспеть и застать Юли, присылал шофера с двумя наспех нацарапанными строчками, потом и вовсе стал передавать на словах. Случилось и так, что Юли хотела с ним встретиться, а профессору было некогда. Уже полгода они проводили вместе все воскресенья, но за последние недели это отменилось дважды. Однако не прийти без предупреждения — такого еще не бывало.

Признаки учащались, но Юли их не замечала. Позднее, когда они уже заставили ее задуматься, потому что явно что-то обозначали, она не поняла их значения. Юли решительно ни о чем не подозревала. У нее в мыслях не было искать связь между растущей невнимательностью профессора и той женщиной, которая, по словам барышни Анджелы, «испортила Зенону жизнь». Она знала, что эта женщина уже около года живет в провинции и профессор за это время с ней не встречался. С гордой и прямолинейно-откровенной натурой профессора, казалось ей, несовместимо даже просто умолчание о чем-то, что она вправе знать. О своем прошлом он ей не рассказывал, но это ее не огорчало: просто им еще не хватало близости. Впрочем, ведь и бороться с этим прошлым, думала Юли, придется лишь в том случае, если оно попробует стать настоящим. Пока Эстер нет в Пеште, опасность не угрожает.