Ответ

Внезапно Юли вздрогнула всем телом и зажмурилась: профессор свистнул, подзывая пробегавшего мимо их столика кельнера^[135]. Когда девушке вспоминалась потом эта сцена и еще долгие годы слышался ненавистный свистящий звук, она удивлялась, как тогда уже не открылись ее глаза. Год их любви не прошел для профессора бесследно и хотя пока не внес больших изменений в характер, но на манерах его и на том, как он стал обращаться с людьми, то и дело чувствовалось ласковое, направляющее влияние Юли, что свидетельствовало, очевидно, о внутренней перестройке или, по крайней мере, ее начальной стадии. Если теперь, познакомившись с Юли, он внимательней обходился с теми, кто стоял неизмеримо ниже его на социальной лестнице — официантами, шоферами, прислугой, рабочими, — то здесь отчасти сказывалось, конечно, сознательное влияние Юли, однако, несомненно, играла роль просто любовь его к ней: он знал, что Юли дочь бедной швеи и, значит, грубо разговаривая с шофером или лакеем, он косвенно оскорбляет ее. Этот подзывающий официанта присвист, которого она не слышала от него почти полгода, показался Юли внезапным прорывом плотины. Открылась брешь не только в добровольно признанной им дисциплине, которой Юли оплетала его жестокий, пренебрежительный к людям нрав, — трещина разверзлась и гораздо глубже, прошлась, пожалуй, по самой его любви. Свистящий звук, посланный вдогонку кельнеру, был прямым ударом по Юли. Что вызвало этот прорыв? Юли не понимала; охлаждение, думала она по простоте и неопытности. Но от косвенного оскорбления кровь уже бросилась ей в лицо.

— Вы не можете подождать минуту? — спросила она, вскинув голову.

Профессор насмешливым взглядом окинул старенькую красную кофтенку, лежавший на скатерти портфель.

— Прошу прощения, — невнятно процедил он.

— Вы не можете сдержать себя даже в таких пустяках? — сказала Юли, берясь за портфель. — Чего же ожидать тогда…

— Ты что это? Хочешь уйти?

Юли опять положила портфель на стол.

— Чем вы были заняты позавчера?

— Позавчера? — переспросил профессор, роясь в памяти. — Это когда же?

— Вечером, — сказала Юли с раздражением. — Когда не смогли встретиться со мной. Работали?

— Вряд ли… Вряд ли я работал.

— Пили в корчме?

Профессор доверху налил вина в свой бокал.

— Возможно.

— Вы не помните, что делали позавчера вечером? — Ей было неприятно слышать собственный голос, так резко и враждебно он прозвучал. — Не помните, работали или сидели в корчме?

— Юли, — проговорил профессор с необыкновенной мягкостью, — между тем и другим разница столь ничтожна, что удивляться моей забывчивости не следует. Оба занятия помогают человеку убивать тот жалкий клочок времени, который выделен ему между рождением и смертью. Если бы я жил вечно, то из двух выбрал бы, вероятно, работу, ибо мог бы тогда увидеть, куда меня выведет. Но продолжать что-то, начатое другим, или начинать то, что продолжит другой, — для этого я слишком мало доверяю людям. У меня практический ум, и мне желательно знать, ради чего я стараюсь и что чему служит. История пока что не дает в этом смысле разъяснений. Знание, накопленное человечеством, есть ряд заблуждений.

— И потому вы предпочитаете пить? — спросила бледная Юли.

— С радостью! — хмуро кивнул профессор. — Возможно, это тоже заблуждение, но так, по крайней мере, хоть я-то никого не ввожу в заблуждение. И заблуждения свои я люблю выбирать сам.

— Вы говорите серьезно? Или меня дразните?

Профессор поднял голову, твердо посмотрел Юли в глаза.

— И заблуждения свои я люблю выбирать сам, — повторил он угрюмо. — Я не хочу дразнить тебя, девочка.

— Что с вами происходит?

Профессор не ответил.

— Вы и со мной потому, чтобы убить время? — спросила Юли.

— Разумеется.

— Что с вами? — с отчаянием повторила Юли. — Вы пьяны?

— Я не пьян, — сказал профессор и закрыл глаза.

Юли посмотрела своему возлюбленному в лицо и ужаснулась; опять промелькнула догадка, что рано или поздно придется отказаться от этой борьбы. Ее охватил тот же страх и возмущение, что и год назад, в его лаборатории, когда она заговорила о спасенном им из Дуная человеке, а потом, кипя от злости, выбежала вон. Будь у меня сто жизней, я все равно не стала бы жить с вами, крикнула она тогда профессору. Если бы я вовремя прислушалась к голосу разума, нынче была бы счастлива, подумала она, глядя на прикрытые глаза профессора. Разума?.. — Откройте же глаза! — воскликнула она раздраженно. — Или, может, вам спать хочется?

— Я и так вижу тебя, — проворчал профессор.

— Если не откроете, я уйду, — дрожащим голосом сказала Юли.

К столику подошел официант, профессор открыл глаза, заказал что-то еще.

— Если у вас болят глаза, ступайте к окулисту, — сказала Юли. — Я не стану отвечать на то, о чем вы сейчас говорили. Вижу, что у вас плохое настроение. Это были жалкие, маленькие мысли, такие маленькие, что и до щиколоток не достают вам.

— Красивый у тебя голос, Юли, — сказал профессор.

— Если бы я поверила тому, что вы только что наговорили, то не осталась бы с вами ни минуты.