Ответ

— Рыбу, — опять воодушевился Балинт. — В море полным-полно розовых рыб, ночью они так и светятся под водой — хоть голыми руками лови.

— Только не я! — решительно затрясла головой Юлишка. — Не люблю рыбу.

— Там растут финиковые пальмы, их потрясешь, и… И еще там водится громадная качающаяся бабочка, называется Микша, она такая красивая, что хоть целый день смотри на нее — не насмотришься.

— И мы будем есть ее? — спросила девочка сердито. — А как мы доберемся до твоего необитаемого острова?

— Сперва пешком пойдем в Фиуме, — не сдавался Балинт, — там я наймусь на пароход матросом, а ты кухаркой или официанткой. И, может, целый год будем путешествовать, пока не попадем в Индийский океан.

— И Сисиньоре с собой возьмем?

Балинт отрицательно потряс головой. — Никого. Сисиньоре до тех пор так и так умрет.

— А что мы станем делать целыми днями на том необитаемом острове?

— Будем учиться и ловить рыбу.

Юлишка, склонив голову набок, думала. — Я не поеду, — объявила она вдруг решительно. — Я останусь в Пеште.

Прямо взглянуть на Балинта она не посмела, смотрела исподтишка. Лицо мальчика и прежде было тускло-бледным, но теперь, как показалось Юлишке, совсем посерело. Он не сказал ни слова и молча сидел на краешке кровати, уставясь на собственные руки. Его ресницы нервно подрагивали. Свет, отраженный от раскрытой створки окна, падал на его левое ухо, отчего оно стало совершенно прозрачным, напоминая увядающий лист, который уже не вбирает солнечные лучи, а пропускает их сквозь себя. — Вот ты вернешься со своего острова, тогда… — шепнула Юлишка. Балинт встал и, повернувшись к девочке спиной, молча пошел к выходу. Но, не сделав и трех шагов, вдруг ничком рухнул на пол.

Сестра-монашка вызвала врача, который после краткого обследования установил, что мальчик, судя по всему, скверно питался, ничего не ел, по крайней мере, два дня и потерял сознание от голода. Когда Балинт пришел в себя, ему дали чашку горячего мясного бульона, монахиня принесла с кухни кусочек холодного цыпленка и соус из зеленого горошка. Вокруг постели, на которую его уложили, сидело шесть старух, они усердно потчевали его всем, чем могли, свято убежденные, что даже самая больная женщина здоровее больного мужчины. Из тумбочек появились раскрошенные, размазанные, затвердевшие и высохшие призраки бисквита, пирогов с яблоками, ватрушек, и все это нескончаемой чередой двинулось к постели Балинта. Балинт молча ел и ел, но потом, заметив, что старухи следят за каждым движением его челюстей, языка, горла, из глубокого сочувствия вместе с ним мысленно пережевывая пищу, он перестал есть и отвернулся к стене.

Палата собрала ему четырнадцать пенгё. Балинт вспыхнул и вернул деньги. — Ой, какой дурак, — взволнованно закричала Юлишка, — дома у них нет ни филлера, и его мама…

Балинт резко повернулся к ней. — Тебе-то какое дело! — прошипел он сдавленным голосом.

— Но ведь у тебя даже на дорогу нет денег! — зашептала Юлишка. — Пешком хочешь идти в Киштарчу?

— Замолчи, говорят! — Серые глаза Балинта сверкнули так грозно, что у девочки по спине побежали мурашки.

Он обулся, по очереди обошел все двадцать четыре кровати, благодаря за гостеприимство. — Ты даже не поцелуешь меня? — спросила Юлишка, проводив его до двери, и стыдливо опустила глаза. Ее рубашка доставала до пола, приходилось придерживать ее, чтобы не споткнуться, безобразные соломенные шлепанцы соскальзывали, уплывали на каждом шагу. — Сердишься? — спросила девочка тоненьким голоском, не подымая глаз. — За то, что не хочу ехать на остров?

Вместо ответа Балинт протянул ей руку и вышел. Он шагал уже по проспекту Ракоци, когда заметил, что отвергнутые им и оставленные на тумбочке четырнадцать пенгё кто-то, завернув в бумажку, умудрился сунуть ему в карман пиджака.

Балинт сжал их в ладони, позвенел монетами. И почувствовал то же облегчение, какое испытал, ощутив во рту острый вкус горячего мясного бульона. Он постоял минутку, спиной прислонясь к стене какого-то дома и блаженно улыбаясь. Но в ладони радость задержалась дольше, чем в сердце: он знал, что деньги надо вернуть.

Надо? Но зачем? Чтобы его высмеяли? Вот он входит в палату с газетным свертком в руке, озирается — куда бы положить: перед монашкой? Возле Юлишки? Бросить на пол? И что сказать? Да его просто засмеют за гонор. Ведь принял же он пищу от них, так почему теперь отказывается от денег на ту же пищу? Он уже спиной чувствовал презрительные, уничтожающие усмешки старух. Конечно, они и так посмеиваются сейчас, потому что перехитрили его, но это добродушный смех, от него кровь не бросается в лицо.

Вынув руку из кармана, он сорвал с головы коричневый берет и с размаху швырнул его оземь, однако тут же устыдился, поднял. Дойдя до угла, увидел корчму. Вошел.

Он сел в задней комнате, заказал фреч и сразу заплатил за него. Руки его дрожали, разворачивая маленький газетный сверток. За соседним столом играли в «двадцать одно». Игроков было четверо, все подростки лет шестнадцати — семнадцати. Некоторое время Балинт присматривался к ним — может, шулеры? — потом подсел, попросил карту.