Ответ

Мальчик уголком глаза поглядел на дядю: чувствует ли, как его принимают? Но Йожи, повернувшись спиной к решетке и закинув вверх голову, по-видимому, разыскивал на крыше «Тринадцати домов» какую-то муху. Балинт помрачнел.

— Вот оно что! Балинтка Кёпе из Киштарчи! — трещала решетка, теперь уже потише. — Ну вот, извольте, только от ребенка и услышишь нынче разумный ответ! Ведь когда я спрашиваю из-за решетки «кто там?», все только одно и толкуют: «Это я». Какой-нибудь лысый старый хрыч придет, так и тот все бубнит: «Это я». «Это я»!.. Да почем же я знаю, кто это я! Из десяти и один не скажет имя свое, я да я, словно то — сам голос господен, из неопалимой купины возговоривший, и порядочной молочнице с Андялфёльда не узнать его никак нельзя, иначе у нее патент на торговлю отнимут… Нечистый побрал бы ключ этот!

Ключ, скромным скрипом сопровождавший речи своей хозяйки, неожиданно словно бы рассвирепел и отчаянно заскрежетал; дверная решетка взлетела на половину человеческого роста. В просвете виднелись большие шлепанцы и полы цветастого ситцевого халата. — Лезь сюда! — скомандовала тетушка Керекеш.

Мальчик мгновение колебался. — Я не один, тетя Керекеш, — сказал он.

Решетка поднялась выше, открыв взорам изумленно разинутый рот, толстый красный нос и высокую башню седых, только что накрученных щипцами волос. Карие глаза, щурясь от прямых лучей заходящего солнца, воззрились на Йожи.

— Господи Иисусе! — воскликнула толстая молочница, всплеснув руками. — Кто это?

Балинт не понимал, отчего она так испугалась. — Да что случилось, тетя Керекеш? — спросил он. Но молочница остановившимся взглядом смотрела на Йожи, словно видела перед собой привидение. — Ежели б я не знала доподлинно, — пробормотала она, — что бедный отец твой, упокой, господи, его душу, уже десять лет как лежит на Керепешском кладбище… Или, может, воскрес он?.. Бывало же, говорят, что по ошибке вместо покойного хоронили живого… Кто ж это?

— Я Балинту дядя, — сказал Йожи, выступая вперед. — Йожеф Кёпе к вашим услугам.

— Ну, просто на одно лицо! — воскликнула молочница. — В жизни такого не видела. Входите, входите же, господин Кёпе. Словно покойника вижу собственной персоной! Вот даже как вы голову втянули под решеткой (хотя я ее высоко подняла), ну точь-в-точь как покойник, бывало, входил ко мне вечерком за кошкиным фречем. Вы-то, конечно, не знаете, что это такое — кошкин фреч?

— Полстакана содовой, полстакана молока, — сказал Йожи.

Молочница обомлела вновь. — А может, вы все-таки…

— Так оно и есть, сударыня, — мрачно проговорил Йожи, — мертвец я.

— Проходите же, садитесь! — опомнилась тетушка Керекеш.

Крашеная дощатая стена в глубине лавки отделяла от торгового помещения небольшой закут; скупой свет, проникавший сквозь узкое оконце с пыльного алфёльдского двора, падал на кровать с цветастыми наволочками, стол, зеркальный шкаф и два красных бархатных кресла; в углу на газовой плитке тушилась картошка с паприкой.

— Садитесь, садитесь! — приглашала хозяйка. — И ты садись, Балинт! Курите, господа?.. Да как же ты вытянулся, Балинт!

— Какое там вытянулся! — возразил мальчик. — Просто мы давно не виделись, вот вам и кажется.

— Пожалуй, что и так, — кивнула Керекеш, смерив его взглядом.

— Ничего, теперь-то уж подрасту, — пообещал Балинт.

Тетушка Керекеш подошла к газовой горелке, привернула огонь и возвратилась к бархатным креслам. Оба гостя сидели молча. — Вот и покойный такой же свитер носил, да в самую жару, — продолжала удивляться молочница. — Ну и сходство! Не знай я в точности, что братец ваш на Керепешском кладбище… Сколько ж вам лет, господин Кёпе, уж вы простите меня, старуху.

— Сорок два, с вашего разрешения, — поклонился Йожи.

Тетушка Керекеш все качала головой, два седых завитка, спустившиеся на лоб, раскачивались, будто маятники.

— И в кресло он садился в это самое… сцепит на животе большие костистые руки и сидит помалкивает… а живота-то и нет вовсе, вот как у вас, и нос точь-в-точь так же надо ртом нависал. Скажет, бывало: «Мне бы, тетушка Керекеш, стаканчик холодного кошкина фреча!» — и чем лучше у него на душе, тем на вид он унылей… Дева Мария! — вскрикнула она вдруг. — И носом он точно так же крутил! — Она оглянулась на Балинта: мальчик сидел, словно в рот воды набрал, и был явно не в духе. — Чем же мне угостить вас? Пустым паприкашем картофельным?.. Ну, нет! Приготовлю-ка я лучше кошкин фреч… Очень холодный, правда, не получится, лед у меня весь вышел, — кричала она в следующий миг уже из лавки под шипенье сифона с содовой водой, — но в этой адовой жаре он все равно освежает, куда тем минеральным ваннам в «Геллерте»! Ох, какой роскошный велосипед, новехонький, фабричный! Где ты раздобыл его, Балинт?.. Ну, пейте на здоровье! — сказала она, уже опять в комнате, ставя два стакана с молоком, которые шипели, пузырились и только что не подскакивали, заряженные прохладной свежестью.

— Мать-то как поживает?

— Хорошо, — ответил Балинт.