Отыграть назад

Выбравшись на улицу, она со всех ног бросилась бежать на запад по Сто второй улице в сторону Лексингтон-авеню, а потом перешла на шаг. Было закрыто все, кроме винного погребка с памперсами и мексиканской газировкой в витрине и дверью, оклеенной рекламными постерами лотерей. Одолев полквартала, Грейс начала задыхаться, но лишь оттого, что ее душили рыдания.

Добравшись до угла Парк-авеню, она поняла, что ей недоступно то, к чему она привыкла в обычной жизни. Здесь Парк-авеню представляла собой нечто другое, чем за шесть кварталов отсюда. Когда она подошла к линии надземки, ей показалось, что рельсы тянутся куда-то в бесконечность без какой-либо возможности сесть на поезд. Автобусов тут, конечно, не было. Они не ходили по Парк – авеню. (Почему, подумалось ей впервые за всю жизнь в окрестностях Парк-авеню, на этом проспекте не существовало автобусного сообщения?) В итоге Грейс повернула на юг и зашагала вдоль рельсов, холодный ветер щипал щеки, а за ней по пятам неотступно плелось мрачное отчаяние.

Генри, разумеется, по-прежнему оставался у отца и Евы – они вряд ли отвезли его домой, хоть Грейс и могла попросить их об этом. Когда раздался телефонный звонок, она сказала, что ее пациент находится в критическом состоянии и ей придется отправиться в больницу. Эта ложь родилась у нее столь быстро и столь правдоподобно, она выдала ее столь естественно, что сама удивилась своему таланту врать. «Много же времени мне потребовалось, чтобы стать законченной вруньей», – думала Грейс, переходя Девяносто девятую улицу, заметив перекресток Девяносто девятой и Парк-авеню, манивший ее видом домов с навесами у подъездов.

Когда она снова увидит Джонатана, разъяренно думала Грейс, то потребует объяснить, каким образом произошли подобные перемены, как они оба так быстро стали способны беззастенчиво друг другу врать. Этим умением она всегда внутренне восхищалась с той поры, когда обнаружила его у одного из пациентов: плавные переходы и великолепное маневрирование, с помощью которых некто брал частичку необсуждаемого факта, на ходу его изменял и передавал обратно как совершенно новый, ясный и реальный посыл. Вот так конфликт с коллегой превратился в падение с лестницы. Вот так пара детективов, ждущих в вестибюле, превращаются в пациента на грани самоубийства, которому срочно нужен специалист.

Но ложь Грейс и ложь Джонатана – совсем не одно и то же. Ей было совершенно безразлично, что именно она сказала Еве или отцу. Она могла бы вывалить все свои переживания, чтобы сбросить с души жуткое и грызущее ее бремя, но чутье – а введение их в заблуждение диктовалось исключительно чутьем – подсказывало ей удерживать весь яд в себе.

И тут Грейс подумала: «А откуда мне знать, что Джонатан не поступает точно так же? Откуда мне знать, что нет… чего-то такого… от чего он нас защищает? Какой-то угрозы, какой-то информации, что делают его жизнь невыносимой?» Из этих смутных предположений родилась надежда, взошедшая на скудной почве. Может быть. Вполне возможно. Нечто столь ужасающее, трагичное или пугающее, что он защищал их, ее и Генри, так же, как она защищала Генри и своего отца. Сейчас Джонатан защищает их, где бы он ни находился, отводя это нечто жуткое от тех, кого любит.

– Стоп! – сказала она себе, поразившись тому, что произнесла это вслух.

Словно в ответ на это, рядом с ней притормозила машина – старая, черная (Грейс не разбиралась в автомобилях). Грейс понеслась через Девяносто восьмую улицу. А водителю пришлось ждать у светофора.

Она побежала в гору мимо выезда из туннеля, откуда поезда выкатывались из-под земли на поверхность. Словно по некоему предопределению, в тот момент, когда она достигла пересечения Девяносто шестой улицы и Парк-авеню, появилось такси. Она запрыгнула в салон.

– Пожалуйста, на угол Восемьдесят первой и Парк – авеню.

Водитель, если вообще заметил ее присутствие, едва повернул голову в сторону Грейс. Висевший на разделительной перегородке видеоэкран ожил с какой-то несуразной рекламой воскресной распродажи открытых веранд, и Грейс впустую потратила минуту, пытаясь сообразить, как выключить звук. Когда же это не удалось, она раздраженно зажала руками уши. Распродажа веранд. Ей хотелось всех поубивать. Прикончить любого, кто залезет ей в голову.

На Восемьдесят шестой улице их остановил светофор, и Грейс наблюдала, как водитель постукивает пальцем по рулю. Он так и не оглянулся на нее и ни разу – что ее поразило – не посмотрел в зеркало заднего вида. Ей сразу вспомнился таксист-невидимка из рассказа Элизабет Боуэн «Демон-любовник», где объятая ужасом женщина переносится духами в глухой район с пустынными улицами. Грейс тут же подметила, что Парк-авеню, главная магистраль, рядом с которой она прожила всю жизнь, теперь превратилась в нечто новое, тревожащее, в неезженый тракт, в дорогу, по которой никто не возвращается.

Загорелся зеленый.