Отыграть назад

Она расплатилась с таксистом наличными и вышла на углу, двинувшись по безмолвной улице, прошагав полквартала, который проходила около двадцати тысяч раз с тех пор, как ее привезли сюда из роддома. Улица не изменилась, внушала себе Грейс, заметив уже высокие деревья, саженцы которых ее мама вместе с комитетом жильцов затребовала у муниципалитета. А вот и бугорок у пожарного гидранта, где она шестилетней девочкой поскользнулась и сломала локоть в двух местах. Вспомнила она и приемную кардиолога, напротив которой стояла, глядя, как Генри поставил велосипед «на попа», а потом с торжествующим видом принялся крутить педали. Вита однажды назвала Восемьдесят первую улицу между Мэдисон – и Парк-авеню «улицей вне зоны радаров», потому что та не могла похвастаться достопримечательностями вроде престижных и элитных зданий, церкви, больницы или частной школы. И хотя на большинстве боковых улиц в Верхнем Ист-Сайде стояло по крайней мере несколько таунхаусов, что могли привлечь настоящих магнатов или богатых выскочек, на ее улице таких не было. Там стояли лишь четыре многоквартирных дома (все, кроме одного, довоенной постройки из известняка, а последний – хотя и из неприглядного, но все же малозаметного белого кирпича). Между ними теснились приемные врачей, иногда примыкавшие к вестибюлям цокольных этажей. Это была тихая заводь для семей, в одной из которых Грейс выросла, и для той, которую обрела сама.

«Да, да, – твердо заявила она своему повергнутому в ужас „я“. – Для семьи, которая у меня есть».

Консьерж встретил ее у двери и впустил с привычным «добрый вечер». Проводил ее до лифта, и Грейс поймала себя на том, что старается не смотреть на стоящие в вестибюле диван и кресло. Уже было трудно представить себе время до появления О’Рурка и Мендозы, до того, когда она внимательно разглядела поросшую щетиной шею, переваливающуюся за воротник, или рассыпанные по лицу О’Рурка рыжеватые веснушки. Лишь вчера, подумала она, или – с учетом того, что уже перевалило за полночь, – позавчера, она слыхом о них не слыхивала, а теперь эти двое настолько вторглись в ее жизнь, что она чувствовала их тягостное влияние на все, о чем пыталась думать. После пары болезненных попыток она прекратила даже пытаться.

Практически машинально консьерж открыл ей дверь лифта, и когда Грейс вошла, стоял снаружи, пока та за ней не закрылась.

Как только Грейс вошла в квартиру, на нее словно разом обрушилось бремя пережитого. Неверным шагом она прошла через прихожую к каминному креслу, опустилась в него, почувствовав сильную тошноту. Она опустила голову между коленями, как иногда учила пациентов, когда они, казалось, вот-вот утратят над собой контроль, но тошнота упорно не отступала. Единственное, что удерживало ее от рвоты, была абсолютная уверенность в том, что в желудке нет ничего, чем ее могло бы вырвать. Она не ела с… Грейс принялась вспоминать, почти довольная тем, что ей нужно решить конкретную проблему… с самого утра. Со вчерашнего утра. Неудивительно, что ей сделалось так дурно. Она подумала, что неплохо бы, наверное, сейчас что-нибудь съесть. А потом – что казалось совершенно логичным – ее может вырвать, после чего сразу полегчает.

В квартире было темно. Грейс встала и включила свет, потом, словно обычным вечером, вернувшись домой с приема пациентов или обсуждения благотворительного аукциона для школы, где учится сын, прошла через столовую на кухню, открыла холодильник и заглянула внутрь. Негусто. Она не заходила в магазин… трудно припомнить, когда она там была. Постойте: отбивные из барашка и цветная капуста. Она купила их в «Гристедс» до того, как разговаривала в вестибюле с детективами. Как давно это было? Еще в холодильнике стояли обычные полупустые пакеты с молоком и соком, обычный набор приправ, упаковка булочек для гренок и контейнер с острыми блинчиками с мясом, которые они с Генри взяли навынос в кубинском ресторане, где ужинали в понедельник вечером – вечером того дня, когда уехал Джонатан. Блинчиков ей не хотелось. Она их так возненавидела, что в ярости вытащила мусорное ведро и швырнула их туда. В холодильнике остался только сыр.