Отыграть назад

В ее холодильнике сыр был всегда. Большие куски, завернутые в блестящий, скользкий от жира изнутри целлофан, занимающие добрую половину полки. Сыр покупал Джонатан. Это единственное, что он покупал из продуктов, если только Грейс его не просила о чем-то еще или просто вручала ему список. Он покупал его большими кусками или кругами, словно боялся, что сыра не хватит, однако не очень-то стремился перейти на другие сорта, кроме висконсинских или вермонтских. Как-то раз ей пришла в голову мысль подарить ему на Рождество подписной сертификат на «сыр месяца», чтобы каждый месяц им доставляли экзотические и самодельные сорта из самых далеких уголков Америки, изготовленные различными кулинарными «диаспорами». Он ел их покорно и с должными изъявлениями благодарности, но когда срок действия сертификата истек, тотчас же вернулся к бледным и ничем не примечательным клиновидным кускам самого банального сыра. Будучи студентом-медиком, он только на нем и жил, загружая сыр в крохотный холодильник вместе с другими обычными средствами для недосыпающих, вроде холодного кофе, и для недоедающих – вроде эдамамэ, варенных прямо в стручках соевых бобов (в те времена очень экзотичных). «Студенты-медики – люди очень неприхотливые», – говаривал он ей тогда. Они бегали так быстро и работали так напряженно, что времени оставалось лишь на самые элементарные вещи – проглотить белок, опорожнить мочевой пузырь и превыше всего поспать.

Грейс не очень-то любила сыр, особенно чеддер. Но сейчас сложились совершенно чрезвычайные обстоятельства. «Теперь я очень неприхотливый человек, – подумала она. – Проглотить белок. Опорожнить мочевой пузырь. Спасти сына. Спасти себя». Она залезла в холодильник, разломила кусок сыра толщиной в большой палец и заставила себя его съесть. И тотчас же нахлынула очередная волна тошноты.

Затем Грейс снова вытащила мусорное ведро, схватила чеддер обеими руками и с силой швырнула его туда. Секундой позже ее уже рвало над раковиной. «Нет белка, нет преступления», – подумала она, сдавшись, и, все еще согнувшись над раковиной, безнадежно рассмеялась.

Где-то в темной, безмолвной квартире какое-то явление, сочетание явлений или даже целый их клубок ускользнули от ее внимания. Существовала некая недоступная пониманию Грейс система, разбившая ее жизнь на мелкие кусочки, и она должна была найти в себе силы как-то объяснить ее этим ужасным людям, ведя мелом на доске линию от дисциплинарного слушания к убитой женщине, словно она что-то знала и о том, и о другой. Эти осколки маршировали перед ней какой-то сбивающей с толку чередой. Банковская карточка? Банковский счет, о котором она понятия не имела, из «Эмигрант-банка»? И что она смогла бы им сообщить? (К тому же что это за «Эмигрант-банк»? Похоже на что-то из прошлого века. Где он располагался? В Нижнем Ист-Сайде?) И пара вельветовых брюк. Они их очень интересовали. Но у Джонатана таких брюк было много. В них он чувствовал себя удобно, к тому же они ему шли. О какой именно паре шла речь? Вельветовые брюки он не носил до тех пор, пока много лет назад Грейс не повела его по магазинам, еще в Бостоне – так что же, ей за это отвечать? И каким именно образом она должна что-то кому-то объяснять, если она даже головы от раковины поднять не может?

«Поднимайся», – велела себе Грейс и встала, вцепившись в гранитную окантовку встроенной стальной раковины. Все явления и целая сеть ускользавших от нее истин – она больше не могла выносить ни единой мысли о них. Если бы существовала хоть какая-то возможность поспать, она бы, наверное, выждала до другого дня или другой полуночи, но поспать не удастся, а она не могла взяться ни за что другое, пока не покончит с этим делом.

Сначала Грейс направилась в комнату Генри, поскольку та представлялась наименее вероятным местом, потому-то и стала отправной точкой.

На стенах, в ящиках, на полках и в шкафу не было ничего, что бы Грейс туда сама не поместила или же не видела, как это проделывал ее сын, – рисунки, одежду, альбом с подписанными фотографиями из летнего лагеря, папки с нотами, испещренными краткими пометками мистера Розенбаума («Форте! Форте!»). На полках стояли книги, которые читал сын, прошлогодние учебники, свернувшаяся по краям детская фотография, на ней он улыбался счастливой улыбкой рядом со своим другом Джоной, который больше с ним не разговаривал. Грейс, обрадовавшись возможности хоть на чем-то сорвать зло, разорвала снимок на мелкие кусочки. Фотография в рамке, где Генри и Джонатан сняты на церемонии окончания шестого класса. Она взяла ее и вгляделась в их лица, такие похожие и такие довольные, оба немного вспотевшие (тем июньским днем во дворе школы было очень жарко). Но Грейс там была. Это она их фотографировала. Так что эта вещь тоже была ей знакома.

В комнате Генри – ничего.