Outlast Universe: Night-Night Mads (СИ)

Кажется, как и другие, Он смирился со всем — со своей судьбой и прегрешениями. Но лишь она — эта… музыка? Да. Лишь она была его спасением. Ведь именно музыка заставляла его смотреть не в отражение, что виднелось позади в решетчатой двери, там — за ширмой, а в душу. Его душу.

Да, душа. Душа всегда помнит, даже если не может сказать. Отчего же тогда ещё Его пальцы скользят именно так? Почему из всех тех вакханалий, которые придумали ему подобные фигуры, Его память выбрала именно эту? Да — душа помнит. Елозит прошлое так, будто оно никогда не становилось прошлым. Грустное. Вечно грустное.

Где-то в нём есть и его имя. Оно важно? Нет. По-прежнему нет. Но желанно. Ведь, если у Него есть душа, то почему бы не быть и имени? Да, оно близко. Как странно нагреваются клавиши, приближаясь к ярко светящейся цели. Да, вот оно… Да… Оно звучит так мягко, так…

Нет!.. Нет!

Его руки в бессилии упали на холодные полосы жизни, стоило дощечке где-то позади него скрипнуть — они больше не помнят. Кто он?! Кто этот бездушный изверг?! Кому принадлежит фигура за решетчатой дверью?! Кто?!.. Кто?! Он…

Он подошёл прямо к двери и увидел в нём себя. Такой же. Идентичный. Но кто он?! Кто сейчас светит Ему — тому, кто больше не узнает своего имени, в лицо странным фонарём? Он не знал… но видел. Видел, что в нём, в этом испуганном лице, залитом зелёным светом, отражается Он сам — такая же заблудшая душа, которой нужно давать шанс.

Но кто он?!

А это важно?

Закрыв глаза, Он отошёл в темноту, забыв подсвечник на странном предмете. Он не помнит. Его руки не помнят. Да и кто Он такой? Кто эта фигура, которой почудилось, будто она достаточно сильна, чтобы играть с жизнью?! Кто этот наивный глупец, который подумал, что имеет своё собственное имя?! Он взглянул в отражение на разбитом стекле и тут же отпрянул в страхе — Он больше не знал.

Комментарий к Мышечная память

За сим всё. Глава ну ОЧЕНЬ экспериментальная, и я не удивлюсь, если она не всем понравится, если она многим не понравится… но буду рад честному отзыву.

========== Там, где творится магия ==========

«Когда зовут Смерть? — спросила она себя. — Насколько всё должно быть плохо, чтобы Она или Он откликнулся на зов? Так, как сейчас? Нет, точно нет. Было бы это так — Она давно бы пришла».

Хрупкую тишину в подвале разбивал едва слышимый треск блекло-жёлтой лампы, рассеивая мягким, но таким давящим светом всепоглощающую, практически идеальную темноту.

Прямо под лампой, что висела у потолка, сгрудились окровавленные тряпки, повешенные над стеной. Над её стеной. Оббитая старыми досками земля изредка сыпалась на слипшиеся от пота и крови волосы, напоминая о том, что она, эта комната, хрупкая, как хрусталь. Как жизнь. Вот, треснет одна из кое-где прибитых досок, и всё — смерть. Смерть.

Она лежала на старой как мир кровати. Едва перебирая ногами по окровавленному матрацу, она смотрела вдаль — в бесконечность, которая была где-то там — за вечно протёртыми от пыли лавками, поставленными по обе стороны её жилища.

«Зачем? — думала она. — Зачем они поставили эти хрупкие скамьи? Чтобы смотреть? Чтобы пялится? Чтобы восхищаться?»

Небольшой клочок земли рухнул от стука двери, упав в небольшое ведёрышко с желтоватой жидкостью. Это была вода? Моча? Ей было всё-равно. Ещё раз тихо звякнув цепями, перебирая ногой, она повернулась на другой бок — пошла в другую бесконечность — более тёмную. Вдали скрипнули ступени.

«Так когда же зовут Смерть? — вновь подумала она. — Когда уже поздно? А сама-то она как решает, когда прийти? Вовремя? Опоздать? Поспешить?»

Небольшая капля влаги, скопившейся в земле от дождя медленно и монотонно молотила по пустой канистре, пытаясь добраться до вновь сырой земли. Минуя чёткие, пускай и проржавевшие насквозь контуры ёмкости, ручеек протекал до самого пола и уже там, смешиваясь с всё теми же грязными тряпками и окровавленными лоскутами ткани, исчезал навсегда. «Хоть он может исчезнуть».

В комнату вошли сапоги. Всё такие же. Одинаковые как на вид, так и на запах, сапоги. Как и все остальные, они не промолвили ни слова — приветствовали лишь ласковым и грозным топотом, отряхивая и вновь собирая землю на подошву.

Шаг был медленный. Медленнее, чем обычно. Да, многие ботинки до этих залетали в эту комнату. Заходили уже босые, в порыве страсти, ноги и просто налетали, сбивая пыль с гравировки на опорах, скрепя бледно-коричневыми пружинами, просто потому что с ней это было сделать проще — не нужно было разгребать последствия… Но не эти.

Эти шли осторожно. Медленно, почти с опаской, они обходили каждый камешек, переступали каждый окровавленный лоскуток, вслушиваясь в всхлипы. В её всхлипы. Но они молчали. Лишь гулом ветра в незакрытой двери и эхом в дырявых бочках, стоящих у стены, отдавалось их присутствие в этом маленьком мирке. С шуршанием, вдруг, рассыпалась земля у её ног. «Он идёт ближе?»