Озарения духа

Гость откинул капюшон, открыв для взора ясные серые глаза, длинные, спадающие на плечи волнистые волосы, короткую острую бородку с серебристыми прожилками, и взглянул на настоятеля. Редко падре встречал в своей жизни подобный взгляд. Серые стальные копья пронзали отца Хосе, устремлённые одновременно на него, и в то же время – в заоблачные дали к Богу. Монах приблизился, склонил колени и припал губами к перстню настоятеля.

– Ваше Высокопреподобие, смиренный раб Божий Феликс прибыл для исполнения своей службы и миссии в Новой Испании, – по-военному отрапортовал монах-францисканец.

Говорил он негромко, но в голосе его чувствовалась бесконечная сила. Чудилось, что дай ему волю петь и говорить всё, что вздумается, он выпустит всю накопленную мощь слова, и толпы падут ниц пред ним, а потом последуют на край света; те, кто услышат его пение, будут плакать и смеяться от всей души, не ведая границ и остановок. Отец Хосе аж встрепенулся от такого видения.

– Встань, брат Феликс, я ждал тебя! – тут настоятель увидел стальные обручи и на запястьях Феликса. – Ты носишь вериги?

– «Аз язвы Господа моего на теле моём ношу», – процитировал монах стих из послания Апостола Павла галатам.

– Присядь, брат мой, – указал настоятель на место за столом напротив себя, – ты, верно, проголодался с дальней дороги.

Монах Феликс сел за стол, но от еды отказался.

– Мне ещё рано вкушать пищу, Ваше Высокопреподобие. Мой обет позволяет мне есть только дважды в день. Вечером поужинаю.

Отец Хосе приподнял руку в отрицающем жесте.

– Прошу, можно просто «падре», нам ещё долго предстоит жить и общаться бок о бок. Твои вериги, обеты… Высока вершина, на которую ты замахнулся, брат Феликс. Неужели так съедают страсти?

Секундная молния мучительной боли промелькнула во взгляде францисканца и тут же исчезла. Блестящие серые глаза вернули прежнее выражение.

– Ещё иногда проявляются, падре. Но уже крайне редко, раньше же постоянно. Я начинаю забывать, когда в последний раз зажимал вериги и вонзал короткий нож себе в грудь по числу пятой раны Господа Христа. Может быть, скоро и отпадёт надобность в этих внешних «костылях».

Отец Хосе пристально и изучающе посмотрел в лицо и глаза Феликса. Не будем забывать, что Хосе Гонсалес тоже монах, он прошёл долгий путь в постижении своей души и душ тех, кто обращался к его помощи духовника. Он мог узреть многое сокрытое. Отец Хосе никогда не видел следа стольких испытаний, терзаний и терпений, что породили несокрушимую стойкость, во встречаемых им людях, сколько увидел в приезжем монахе-францисканце. Он ощутил некоторое благоговение, сильную степень уважения и… сострадание.

– Брат мой, ты познал БОЛЬ…– Да, отец Хосе, окунулся в неё полностью. Слился с нею, жил с нею, просыпался и засыпал с нею.

Давайте же взглянем в лицо Феликса. Острые выпирающие скулы, пронзительный взгляд, за которым чувствовалась огромная духовная сила. Сжатые до желваков челюсти, которые за много лет уже привыкли к такому положению, придавали лицу выражение бесконечной целеустремлённости и почти упрямства. При всём при этом общее впечатление при взгляде на монаха подсказывало о его крайней степени терпеливости, отрешённости и спокойствия. Будто неистовые бушующие страсти уже поутихли, устали в многолетней борьбе и, склонив голову, ушли в подчинение своему хозяину.

А ещё с десяток лет назад двадцатитрёхлетний монах-францисканец Феликс был очень дёрганый, он постоянно чесался, не был способен ровно усидеть на месте. Когда он говорил, то мог резко возвысить свой голос до фальцета, вскричать или зашипеть. То правый его глаз, то левый дёргались в бешеном тике поочерёдно. По нескольку раз на дню он сжимал обручи своих вериг, заставляя незаживающие раны кровоточить. Потом ослаблял, когда страсти немного стихали. Ряса его на уровне груди всегда была с бурым от крови пятном. Разнообразные искушения терзали Феликса и раздирали его на части, изо всех сил стараясь сбить его с пути служения и заставить нарушить данные обеты. Он молился денно и нощно, взывая к Господу, умоляя Его дать сил и терпения выдержать в схватке с позывами, разрывающими его изнутри.

Верный последователь Святого Франциска сотрясался от неисполненных желаний, он жаждал, он алкал, он изнемогал.

Ему хотелось растаптывать недостойных, встающих у него на пути, посмевших взглянуть на него с дерзостью и вызовом, как на равного, а то и как на низшего. Хотелось распороть им горло, чтобы они захлебнулись собственной кровью, а потом засунуть их длинный язык им же в глотку. Хотелось крушить и ломать, убрать ничтожеств с лика земли.

Феликс горел в порывах отобрать богатство и лишить счастья и довольства всех тех, кто имел этого в излишке, по его мнению. Как так?! У них этого с запасом, а ему не хватает!