Озерный мальчик

В то время Валентину было всего четыре года. Они жили в холодной старой квартире на улице Шейново. В вечном полумраке высоких узких окон мальчик рос худеньким и бледным. Или, точнее, жил как бледная тень рядом с постоянно строящим какие-то планы отцом и витавшей в облаках матерью. Было бы ужасно несправедливо сказать, что они не любили своего ребенка. Любили его, каждый, естественно, по-своему, но были так заняты своими земными и неземными видениями, что часто совершенно о нем забывали. Мать работала только по вечерам. Потом спала почти до обеда, вставала мрачная и неразговорчивая, на скорую руку что-то готовила, но почти не ела. Выходила из дому редко. Люди ее раздражали, она сознательно их сторонилась. Терпеть не могла бритых-недобритых типов, непричесанных, длинноволосых, бородатых, без галстуков. А еще больше не выносила женщин. Ненавидела толкотню, очереди, хозяйственные сумки и авоськи, газеты, телевидение, большие праздники. Иногда не выходила неделями. Настоящая жизнь была для нее только там, под слепящим светом прожекторов, на сцене. Ей даже в голову не приходило, что ее сын нуждается в еще каком-то общении, в человеческой среде. Она всегда считала, что каждый ребенок, вступив в контакт с другими детьми, сразу же превращается из маленького человека в маленького зверя, тем более хищного, чем многочисленнее и крикливее ребячья орава. Великие люди, гении человечества, — думала она, — всегда жили в уединении и тишине.

Лора уходила на работу около пяти. К шести неизменно возвращался ее муж. У Радослава как будто не было никаких пороков. Не курил, не пил, не играл в карты. Единственной его слабостью были газеты и телевидение. Он часами смотрел все передачи подряд, пока не засыпал, уставший, в старом фамильном кресле. Там его и находила жена, вернувшись, взбудораженная, со своих спектаклей… Они на скорую руку ужинали и отправлялись в спальню. Спали они на отдельных кроватях. Если бы кто-нибудь наблюдал за ними в эти последние минуты дня, то трудно смог бы себе объяснить, как вообще появился на белый свет Валентин.

А Валентин был на самом деле тихим ребенком. Чем больше рос, тем более задумчивым и замкнутым становился. Не любил играть с другими детьми, не гулял. Иногда, очень редко, мать выводила его в ближайший скверик. Там они садились на какую-нибудь скамейку под огромными развесистыми деревьями, такими же старыми, как и сам город. Она сразу же погружалась в свой нереальный мир грез и героев, которые мучили себя и страдали под искусственным светом ламп. Валентин сидел на краю скамейки, как на краю берега могучей и бурной реки. И долго ждал, прежде чем решиться отправиться в какое-нибудь рискованное путешествие. И все-таки не удерживался. Иногда она вздрагивала, словно пробудившись, — там, на скамейке, — и искала взглядом сына. Видела его где-нибудь неподалеку, стоящим возле детей, которые играли в свои шумные крикливые игры, вели сражения, стреляя из деревянных автоматов, неслись, вытаращив от напряжения глаза, на воображаемых суперавтомобилях. Мальчик смотрел на них и словно не видел. Никогда не присоединялся к ним, как будто это были дети из какого-то совсем другого мира. Со своей дальней скамейки Лора не могла видеть его глаз, а то бы испугалась. Его глаза были полны недетского, даже нечеловеческого недоумения. Это были глаза не ребенка, а старика, наблюдающего за бессмысленной суетой мира. Там, на своей скамейке, она была им довольна. Мальчик был разумным, спокойным, самоуглубленным. Она и сама не могла терпеть детей крикливых и буйных, детей болтливых, детей любопытных. У ее сына не было ни одного из этих пороков. Но не было, по ее мнению, и никаких особых добродетелей. Это ее не особенно беспокоило — в конце концов все вундеркинды кончают плохо.

На первый взгляд Валентин действительно не отличался особенной любознательностью. Или по крайней мере редко задавал те извечные вопросы, которыми дети донимают своих родителей. Слово «почему» как будто вообще отсутствовало в его словаре. Даже когда он задавал некоторые из своих странных вопросов, этого слова не было.

— Мама, что красивее, цветы или люди?

Мать пожала плечами. Они сидели в сквере, и рядом на самом деле алели поздние осенние цветы. Лора безразлично и рассеянно взглянула на них.

— Это совсем разные вещи.

— Нет, не разные!.. — убежденно сказал мальчик. — Все живое похоже друг на друга.

— Не знаю, что представляют собой цветы, — ответила мать, — но люди — это животные.