Озеро Туманов

На увядшем лугу раскинулись шатры. Порывы ветра приоткрывали то пики, составленные в пирамиды, то щиты, то раздвоенные флажки у шатров. Евстафий и думать забыл про Яна, рассматривал ярко разрисованную холстину, да так пристально, что глаза заболели. А все потому, что слишком светлым глазам трудно дается изобилие красок.

Гербы эти не были Евстафию знакомы, хотя, мнилось ему, за свою жизнь он каких только не повидал. Один изображал две руки, вздымающиеся из земли и держащие череп, другой — золотого дракона с красным младенцем, торчащим из разверстой пасти, третий — человеческую голову, отрубленную по самую шею, причем вокруг шеи обвивалась синяя змея. И все эти устрашающие фигуры помещались на горностаевом поле Бретани.

Между шатрами ходили и стояли лошади, покрытые длинными разрисованными попонами; видны были и люди, занятые кто чем: одни разводили костры, другие осматривали оружие, отдыхали или развлекались поединками на мечах.

— Кто они? — вырвалось у Евстафия. Он обернулся к Яну. – Откуда они взялись?

А Ян молчал, потому что перед ним сейчас раскрывал створки новый мысленный алтарь. Слева, как видел Ян, находился святой Евстафий, воин с драконом у железных ног. В руке у Евстафия пика с флажком, раздвоенным, как змеиный язык. Справа – Ян еще не различал ее, но определенно знал, что она должна там быть, — фигурка Богоматери с книгой на коленях.

Обе эти створки были деревянными, резными, однотонными. Свет и тени, чередуясь и сочетаясь, оживляли выпуклые образы, но глаз невольно тосковал по цвету, — яркий, пестрый глаз, который не заслезится ни от винно–красного, ни от лазурного, ни от золотого.

И вот в центре, поднявшись до самого неба, — плоская, наполненная красками земля, над которой вершится Страшный Суд: пожелтевшие луга, и серая лента реки, и расписные шатры неведомого воинства, а выше всех – Архангел и меч, и там, где солнце, в ослепительном радужном яйце, — Судья над миром.

— Откуда они, Ян? – повторил Евстафий, качая головой.

Ян молча считал флажки и шатры: один, два… шесть. Потом лошадей: десять… и там еще одна… и еще… больше пятнадцати… В какой–то миг картина смазалась, как будто по воздуху прошла волна, и перед Яном предстали чудовища Судного дня, похожие на ящериц, и улиток, и гусениц, и свиней, и бабочек, и шелудивых собак. Они лезли из воды и земли, и каждая кочка, каждый клок засохшей травы норовили обернуться мерзким существом, не живым и не мертвым, выползшим на свет ради одного–единственного ужасного дня. Яну увиделось, что одни лошади сделаны из соломы, перевязанной жгутами, и другие – тощие клячи – подходили к ним и пытались их есть. Увидел он и рыцаря без доспехов, но с обнаженным мечом в руке, и на короткое мгновение встретился с ним глазами: рыцарь смотрел сонно, как будто из–под толщи вод.

Ян закрыл глаза и прислонился к стене. Стена была прочной, холодной. Улитки Судного дня не сумеют на нее забраться.

Евстафий оставил Яна на стене и бросился к сиру Врану. Ворвался к нему в опочивальню, сдернул со спящего тяжелое меховое одеяло, закричал:

— Проснитесь! Проснитесь скорей! Враг под стенами!

Сир Вран сел, заморгал.

Просыпаясь, он теперь всегда чувствовал на себе тяжесть прожитых лет. Весь день, с утра до вечера, сир Вран оставался молодым, движения его были изящными, голос – звучным. И лишь сразу после пробуждения, еще во власти полусна, сир Вран получал напоминание о том, что на самом деле он — глубокий старик.

Он уселся в постели, тряся головой и шлепая губами. Рот его обвис, из уголков глаз вытекли пустые слезы и запачкали щеки. Он взял кувшин, принесенный загодя слугами для умывания, и, не вполне понимая, что делает, отпил. Облил себе грудь, посмотрел на мокрое пятно.

Евстафий отобрал у сира Врана кувшин.

— Да просыпайтесь же! — повторил наемник с досадой. — Какие–то канальи хотят штурмовать ваш замок, а вы тут спите!

— Вон, — с трудом ворочая языком, распорядился сир Вран.

Евстафий невозмутимо сказал:

— Я готов прислуживать вам, лишь бы вы скорее пришли в себя.

И с тем он взял кувшин и облил Врана с головы до ног, намочив и его постель, и одеяла, и всю его ночную одежду. Вран задрожал и закричал, как птица.

Евстафий стянул с него рубаху, обтер ему лицо. Потянулся за чистой одеждой, чтобы помочь Врану одеться.

Вран вырвался:

— Убирайся, говорят же тебе, убирайся!

Евстафий бросил вещи на мокрую кровать и вышел из спальни.

Вран медленно оделся. О чем только что толковал этот человек, Евстафий? Ему пришлось мысленно вернуть в комнату голос голландца и заново услышать его слова. Кто–то пришел под стены Керморвана, кто–то хочет штурмовать замок. Вран рассердился, руки у него затряслись. Как все старики, он неистово хотел, чтобы его оставили в покое.

Тяжело ступая, поднялся он на стену. Там собрались уже наемники и с ними этот паренек из гарнизона, Ян. Светлые волосы парнишки шевелились на ветру. Он стоял, простодушно подставляя лицо ветру, и щурился на утреннем свету.