Ожерелье княжны Гальшки

Борьбу за отстаивание прав Гальшки возглавил Константин Константинович, добился того, чтобы Острожская подписала документ о передаче собственных владений князю Семену, против чего она не возражала. Правда, Беата все же добилась оговорки, что это возможно только в том случае, когда они начнут жить одной семьей.

Уверенности Гальшке придавало то, что к ней дошли слухи, будто Олелькович настолько решительно настроен, что грозил убить Гурко, если не удастся ее освободить. Не знала, что того, кого считала своим мужем, уже нет в живых.

Глава 28

…Дверь внезапно заскрипела. Что-то за ней упало. Видимо, массивный засов, который подстраховывал большой замок. Гальшка, однако, не услышала этого удара, как и поворота ключа в замке. Только зычный голос вошедшего заставил встрепенуться.

— Поздно спишь, княжна!

Гальшка с трудом открыла глаза, осмотрелась по сторонам, пытаясь найти Сангушко, но Дмитрия рядом не было. Еще успела подумать: «Молодец, Дима! Ушел так быстро, что никто ничего не заметил». Но увидела вошедшего человека, и все поняла.

Захотелось в отчаянии заплакать, залиться горькими слезами. Проглотила комок, подступивший к горлу, но своевременно овладела собой, сдержалась. Только помрачнело лицо, взгляд стал сосредоточенным, серьезным.

— Поздно спишь, княжна! — повторил посетитель, который нарушил ее такой радостный и неожиданный сон. Видимо, догадался, что Гальшка не просто так долго спала, поэтому улыбнулся и спросил:

— Не иначе что-то приятное приснилось?

Она на это ничего не ответила, хотя обычно охотно поддерживала разговор. Да и как не поддерживать, если их знакомство с вошедшим продолжалось уже не один месяц, хотя, сколько точно, она не знала, потому что из-за однообразия проведенных в одиночестве дней и ночей давно утратила им счет.

За время заточения заходили и другие надзиратели. Приносили еду, воду, разные напитки, когда появлялась необходимость, свежее белье. А иногда и кое-что из парфюмерии. Самым необходимым не была обделена. Однако именно этот надзиратель ей почему-то нравился больше остальных. Может быть, потому, что был пожилой, умудренный опытом. Когда появлялась возможность, любил рассказывать о своих детях.

Гальшке, так и не познавшей отцовской ласки, он нравился как человек, которому не опасно довериться, можно пожаловаться на собственную судьбу, на то, что выпали на ее долю такие суровые испытания.

А еще она тянулась к этому надзирателю, ибо он, хотя это и запрещалось, охотно рассказывал о том, что происходило на воле, а подобные вести Гальшке очень были нужны.

Они позволяли хоть на некоторое время забыть об одиночестве, отгоняли нерадостные мысли.

Правда, как уверял Гурко, достаточно утихомирить гордыню, и двери помещения сразу раскроются. Однако она давно решила, что подобный шаг никогда не сделает. Зарок себе дала, что ни при каких условиях не смирится. Даже когда непокорность может стоить жизни.

Об этой решительности, которая граничила с упрямством, все в замке хорошо знали. Но если многие воспринимали это спокойно, а то и безразлично, между собой нередко поговаривая: «Нашла коса на камень!» — то надзиратель Василий Семенович всегда сочувствовал, но в душу никогда не лез. Если видел, что не в духе Гальшка, ставил завтрак или обед и закрывал за собой дверь. Придя с ужином, вообще не задерживался.

Сегодня Семенович не спешил, хотя не мог не заметить, что княжне хочется остаться одной. Гальшка поняла, что он горит желанием сказать ей что-то важное, но побаивается. Обычный интерес заставил нарушить молчание:

— Что-то сегодня не узнать тебя, Семенович.

— Меня? — собравшись с мыслями, он уверенно сказал: — У меня все в порядке, княжна.

— Рада за тебя, — Гальшка постаралась улыбнуться, однако улыбка получилась вымученной, неискренней.

Семенович догадывался, как нелегко теперь у нее на душе. Она убедилась, что на самом деле, хочет сказать что-то важное. Решила подтолкнуть его:

— Говори, не бойся…

— Что говорить, княжна?

— Тебе нечего мне сказать?

Этой своей искренностью Гальшка загнала его в тупик. Как человек честный, он оказался в незавидном положении. Не хотелось Гальшку обидеть молчанием, но вместе с тем боялся, что чрезмерная открытость может стоить ему слишком дорого.

— Разве мы не доверяем один одному?

Тихий голос княжны успокоил Семеновича и придал решительности.

— Доверяем, — он неожиданно взмахнул рукой, будто рассек воздух.

Но почему-то сразу же после этих слов снова сник. Видимо, пожалел, что поддался уговорам.

— Говори же! Не тяни!

— Я должен молчать! — Семенович до того разволновался, что голос предательски задрожал.

— Мы же друзья, — Гальшка приблизилась к нему, внимательно посмотрела в глаза, как бы желая прочитать, что у него в это мгновение на душе.

Семенович выдержал ее взгляд, расслабился:

— Если скажу, беды не миновать.

— А не скажешь, может быть еще хуже.

— Пожалуй, да, потому что ты не подготовишься к разговору, который ожидает тебя.

— Говори же, — взмолилась Гальшка, — а то еще кто-нибудь войдет.

Семенович решился:

— В самом деле может войти. И не кто-нибудь, а твой муж.