Ожерелье княжны Гальшки

Она едва не спросила: «Который?» — но вовремя спохватилась.

Сангушко давно в сырой земле кости парит, а Семен Олелькович далеко отсюда. Значит, никто, кроме Лукаша Гурко, не может зайти. Не иначе приехал, чтобы узнать, как живется ей в заточении. Потому что после того, когда замахнулась на него ножом, отправил подальше, разместил в своем замке, находящемся на острове. Заявил при этом, что она его больше не интересует.

— Гурко, говоришь, зайдет? — даже по имени не назвала его. — Зачем же он появился? Клялся, что не покажется здесь…

Рассуждала вслух, ничего не пряча от Семеновича, потому что он и так обо всем знал.

— Разве не догадываешься, княжна? — шепотом проговорил Семенович и, посмотрев на Гальшку, испугался, что поведал ей о приезде мужа.

Глаза Гальшки пылали ненавистью. Было такое ощущение, что она готова уничтожить любого, кто осмелиться навязывать ей свою волю. Бросится, как волчица, ухватится руками за горло, а если это не поможет, зубами рвать начнет. Семенович даже вздрогнул.

Гальшка, увидев его реакцию, постаралась успокоить надзирателя:

— Не бойся, все будет нормально.

Ничего не сказав, Семенович закрыл за собой дверь. И хорошо, что поспешил это сделать, если бы задержался, мог бы столкнуться с Гурко.

Не успела Гальшка позавтракать, как за дверью снова послышались шаги. Чувствовалось, что идут несколько человек. Даже улыбнулась: «Ничего себе, муженек! К жене один боится зайти». А потом сжалась, напряглась, глаза снова наполнились гневом. Ее взгляд не обещал ничего хорошего.

Щелкнул ключ в замке. Двери распахнулись, и в комнату просунулся — дверной проем ему был тесен — толстый, невысокого рост мужчина, на лице которого было столько добродушия, что, казалось, он никогда и никого не обидит. Но Гальшка знала, что внешний вид Гурко обманчив, за ним прячутся хитрость и желание настоять на своем.

Увидев Лукаша в дверях, вздрогнула. Еще больше ее вывела из себя его хитрая улыбка. Стараясь быть как можно более учтивым, спросил:

— Как спалось, женушка?

С одной стороны, будто бы искренне прозвучало, но вместе с тем муж напоминал, в каком положении Гальшка находится. Но если бы не было вопроса, все равно не проявила бы к Лукашу учтивости, потому что он давно стал тираном, который сломал ее жизнь.

— Чудесно! — с трудом выдавила из себя, но добавила твердо и уверенно, давая знать, что ничего в их отношениях не изменилось и измениться не может: — Только неужели вы забыли, что я вам — не жена?

Обращение на «вы», металлические нотки в голосе прошли мимо Гурко. Он или ничего не заметил, или понадеялся, что этот разговор все же даст хороший результат. Поэтому, улыбаясь, спросил:

— Не жена? А кто же тогда?

— Чужой человек, господин Гурко! — ответила княжна и засмеялась так, что Лукаш даже испугался. Он оглянулся на дверь, чтобы убедиться, что охрана в случае чего сможет своевременно прийти на помощь.

— Мы же обвенчаны, Гальшка! — выдавил из себя.

— Неужели еще раз нужно напоминать, что я венчана с князем Семеном Олельковичем?

— Так нет уже твоего князя! — сказал он, не пряча радости. — Забудь о нем!

— Как нет? — смысл сказанного плохо доходил до Гальшки, она ничего не понимала, не могла поверить в смерть Семена.

— Умер он, — Гурко, воспользовавшись ситуацией, постарался добиться ее послушания.

— Не может быть!

— Могу поклясться!

Она поняла, что граф не врет. Сползла на пол, не проронив ни слова. Гурко по-своему расценил молчание, присел на корточки, попытался ее успокоить:

— Все смертны в этом мире.

Его слова, казалось, по-прежнему до Гальшки не доходили. Теперь, узнав о смерти Олельковича, княжна не будет больше противиться, признает его своим мужем. От этой мысли Гурко стало приятно. Подался вперед, протянул руки, чтобы обнять ее.

— Гальшка! Родная…

И опустил их, потому что она сказала с такой же уверенностью, как до этого:

— Все равно я с ним повенчана! И никогда ему не изменю.

— А со мной разве не венчана? — в этом момент Лукаш напоминал наивного ребенка. — Неужели забыла?

— Принудительно! — глаза княжны сверкали гневом.

— Побойся Бога, какое принуждение?

— Вы противны мне! — Гальшка поднялась с пола, сжала кулаки.

От услышанного Гурко покраснел. Подобное он, конечно, слышал, однако теперь испугался, что все дошло до ушей охраны. Не сдержался:

— Многое позволяешь себе!

Гальшка точно так же, как и до этого, истерически засмеялась. А еще надвинулась на Гурко, тот в испуге даже отступил.

— Столько позволяю, сколько имею! — заявила она.

— Чего имеешь? — не понял тот.

— Ненависти к вам!

После этих слов Гурко не взорвался, не закричал. Проявил неожиданную рассудительность, попытался, что было для него не характерно, обезоружить ее спокойствием:

— Зачем грубишь?

И спокойствие, и выдержка подействовали на княжну, словно живительный бальзам. Она внезапно сникла, отошла в угол, прислонилась к стене и горько заплакала. Ему показалось, что вот-вот все встанет на свои места, во всяком случае, наступил тот момент, когда можно с Гальшкой мирно поладить:

— Милая, разве я желаю тебе зла?