Ожерелье королевы

Господин Рето выходил обыкновенно по утрам и совершал прогулку по набережным, площадям и бульварам. Он схватывал на лету разные смешные сценки, типы порочных людей и наскоро делал заметки карандашом, а затем преподносил результат своих наблюдений читателям в очередном номере.

Газета выходила раз в неделю.

Это означало, что в продолжение четырех дней сьёр Рето охотился за материалом, затем печатал его в продолжение трех дней, а день выпуска номера проводил в праздности.

В тот день, о котором мы говорим, то есть через семьдесят два часа после бала в Опере, где так приятно провела время Олива́, имевшая своим кавалером голубое домино, газета вышла в свет.

Господин Рето, проснувшись в восемь часов, получил из рук своей старой служанки свежий номер, еще сырой и пахнувший серовато-красной краской.

Он поспешил прочесть весь номер с тем глубоким вниманием, с каким нежный отец изучает достоинства и недостатки своего любимого детища.

— Альдегонда, — обратился он к служанке, окончив чтение, — вот недурной номерок. Ты читала его?

— Нет пока, у меня еще суп не готов, — отвечала та.

— Я доволен эти номером, — сказал газетчик, вытягивая на своей тощей постели свои еще более тощие руки.

— Да, — отвечала Альдегонда, — но знаете, что о нем говорят в типографии?

— А что?

— Говорят, что на этот раз вам определенно не миновать Бастилии.

Рето сел на кровати и сказал старухе спокойным тоном:

— Альдегонда, Альдегонда, приготовь мне суп повкусней и не суйся в литературу.

— Всегда то же самое, — отвечала старуха, — смел, как вольный воробей.

— Я тебе за сегодняшний номер куплю серьги, — продолжал журналист, натягивая на себя простыню довольно сомнительной белизны. — Что, уже много экземпляров раскупили?

— Нет еще, и сережек мне не видать, если так будет продолжаться. Помните, какой хороший был номер, где вы отделали господина де Брольи? Еще и десяти часов не было, как мы уже продали сто номеров.

— И я три раза выскакивал на улицу Старых Августинцев, — заметил Рето. — Малейший шум бросал меня в жар… Эти военные так грубы!

— Из этого я заключаю, — упрямо стояла на своем Альдегонда, — что сегодняшний номер не может равняться с тем, в котором был пропечатан господин де Брольи.

— Пускай, — сказал Рето, — зато мне не придется так часто убегать, и я спокойно буду есть свой суп. А знаешь ли ты, почему, Альдегонда?

— Нет, сударь.

— Потому что, вместо того чтобы обрушиваться на человека, я обрушиваюсь на целое сословие и, вместо того чтобы нападать на военного, нападаю на королеву.

— На королеву! Слава Богу, — пробормотала старуха, — тогда вам нечего опасаться… Если вы нападаете на королеву, вас будут носить на руках, мы продадим много номеров и у меня будут серьги.

— Звонят, — сказал Рето, прячась под одеяло.

Старуха побежала в лавку, чтобы встретить посетителя.

Через минуту она вернулась сияющая, торжествующая.

— Тысячу экземпляров, — сказала она. — Разом тысячу! Вот так заказ!

— На чье имя? — с живостью спросил Рето.

— Не знаю.

— Надо узнать: беги скорее.

— О, время есть. Ведь это не безделица — сосчитать, перевязать и уложить тысячу номеров.

— Беги скорее, говорю тебе, и спроси лакея… Это лакей?

— Это посыльный, крючник, по выговору овернец.

— Все равно, спроси, куда он понесет газеты.

Альдегонда поспешно вышла; шаткие деревянные ступени заскрипели под ее тяжелыми шагами и вскоре снизу донесся ее пронзительный голос, допрашивавший посыльного. Тот отвечал, что отнесет номера на улицу Нёв-Сен-Жиль в Маре графу де Калиостро.

Газетчик подскочил от радости, чуть не продавив матрац. Он поспешил встать и сам принял участие в выдаче номеров, которая была поручена единственному рассыльному, представлявшему собой какую-то голодную тень, более прозрачную, чем даже печатный лист. Тысяча экземпляров была прицеплена к крючьям овернца; тот исчез за решеткой, согнувшись под своей ношей.

Сьёр Рето принял к сведению для будущего номера успех сегодняшнего и решил посвятить несколько строк великодушному вельможе, который пожелал взять тысячу экземпляров памфлета, претендовавшего быть политическим. Господин Рето, говорим мы, поздравлял себя с таким счастливым знакомством, когда во дворе снова раздался звонок.

— Еще тысячу экземпляров, — сказала Альдегонда, разохотившаяся после первой удачной продажи. — А, сударь, это и неудивительно: как только дело коснется Австриячки, так все дружно откликаются.

— Тише, тише, Альдегонда! Не говори так громко. «Австриячка» — это такое оскорбление, за которое я могу поплатиться Бастилией, которую ты мне пророчишь.

— А что такого, — недовольно сказала старуха, — ведь она же австриячка, разве нет?

— Это словечко, которое мы, журналисты, пустили в оборот, но им нельзя злоупотреблять.

Звонок повторился.

— Поди посмотри, Альдегонда. Я не думаю, чтобы это пришли покупать номера.

— А из чего вы это заключаете? — спросила старуха, сходя вниз.

— Сам не знаю, мне кажется, что я вижу у решетки какого-то человека с угрожающей физиономией.

Тем не менее Альдегонда пошла отворить.