Ожерелье королевы

Молодые люди, почувствовавшие себя соперниками с первого взгляда и ставшие врагами при первом же поводе к тому, направились быстрым шагом на Королевскую площадь. На углу улицы Па-де-ла-Мюль они увидели карету Шарни.

Последний, не давая себе труда идти дальше, махнул рукой выездному лакею. Карета подъехала. Шарни пригласил Филиппа сесть в нее, и карета поехала по направлению к Елисейским полям, но перед тем как сесть самому, Шарни написал два слова на листке записной книжки и велел своему слуге отнести это в его парижский дом.

У г-на де Шарни были великолепные лошади, и менее чем через полчаса они были в Булонском лесу.

Здесь Шарни остановил кучера у первого же подходящего места.

Погода стояла прекрасная; воздух был еще несколько прохладен, но в нем уже весьма сильно слышалось благоухание первых фиалок и молодых побегов бузины, растущей вдоль дорог и по опушке леса.

Под желтыми прошлогодними листьями уже гордо пробивались травы, украшенные колеблющимися султанами, и золотистые левкои, росшие вдоль старых стен, наклоняли свои ароматные цветы.

— Прекрасная погода для прогулки, не правда ли, господин де Таверне? — спросил Шарни.

— Да, прекрасная, сударь.

И оба вышли из кареты.

— Можете ехать, Дофен, — сказал Шарни кучеру.

— Послушайте, — начал Филипп, — не напрасно ли вы отсылаете карету? Она, очень вероятно, пригодилась бы одному из нас для возвращения домой.

— Прежде всего, сударь, надо держать все это в строжайшей тайне, — отвечал Шарни, — если же мы доверим ее лакею, то рискуем, что завтра же она станет темой для разговоров всего Парижа.

— Как вам угодно, сударь, но этот малый, который привез нас сюда, конечно, уже понял, в чем дело. Эта порода людей слишком хорошо знакома с нашими привычками, чтобы не заподозрить, что когда два дворянина велят везти себя в Булонский, или в Венсенский лес, или в Сатори, да еще с такой быстротой, с какой ехали мы, то тут речь идет не о простой прогулке. Итак, я повторяю, что ваш кучер уже все понял. Но допустим даже, что он ничего не знает. Он ведь увидит раненым, а может быть, и убитым либо меня, либо вас, и этого будет достаточно для того, чтобы он наконец прозрел, хотя и несколько поздно. Не лучше ли ему остаться тут, чтобы отвезти того, кто будет не в состоянии вернуться сам? Таким образом ни вам, ни мне не придется попасть в затруднительное положение, оставшись здесь в одиночестве.

— Вы правы, сударь, — отвечал Шарни и, обернувшись к кучеру, сказал ему: — Остановитесь, Дофен, и ждите здесь.

Дофен подозревал, что ему прикажут вернуться. Поэтому он ехал шагом и еще находился на таком расстоянии, что мог услышать голос хозяина.

Он остановился и, угадав, как предположил Филипп, что произойдет, устроился на козлах таким образом, чтобы иметь возможность видеть сквозь обнаженные еще деревья сцену, в которой, как он полагал, его хозяину предстояло стать одним из актеров.

Тем временем Филипп и Шарни постепенно углублялись все дальше в лес и минут через пять скрылись — или почти скрылись — в синеватой дали.

Филипп, шедший впереди, заметил сухое место, где на твердой земле ноги не скользили; оно представляло собой длинный четырехугольник, необыкновенно подходящий для той цели, что привела сюда молодых людей.

— Не знаю, согласны ли вы со мной, господин де Шарни, — сказал Филипп, — но мне кажется, что это очень хорошее местечко.

— Прелестное, сударь, — отвечал Шарни, сбрасывая с плеч одежду.

Филипп, в свою очередь, разделся, кинул на землю шляпу и обнажил шпагу.

— Сударь, — обратился к нему Шарни, не вынимая еще своей шпаги из ножен, — всякому другому я сказал бы: «Шевалье, одно слово если не извинения, то привета, — и мы друзья…» Но вам, смельчаку, вернувшемуся из Америки, то есть из страны, где сражаются так мужественно, я не могу…

— А я, — ответил Филипп, — сказал бы всякому другому: «Сударь, я, может быть, не прав по отношению к вам». Но вам, храброму моряку, еще недавно своим славным подвигом на войне вызвавшему восхищение всего двора, вам, господин де Шарни, я могу сказать только: «Господин граф, сделайте мне честь стать в оборонительную позицию».

Граф поклонился и, в свою очередь, обнажил шпагу.

— Сударь, — начал он, — мне кажется, что мы оба оставляем в стороне истинный повод нашей ссоры.

— Я вас не понимаю, граф, — отвечал Филипп.

— О, напротив, вы меня понимаете, сударь, вы меня прекрасно понимаете. И так как вы прибыли из страны, где не умеют лгать, то вы покраснели, заявив мне, что меня не понимаете.

— Защищайтесь же! — повторил Филипп.

Их шпаги скрестились.

При первых же выпадах Филипп убедился, что значительно превосходит своего противника. Но эта уверенность, вместо того чтобы воодушевить, по-видимому, совершенно охладила его.

Превосходство позволило Филиппу сохранить все свое хладнокровие, и в результате он вел свою игру так спокойно, как будто находился в фехтовальном зале и вместо шпаги держал в руках учебную рапиру.

Он ограничился тем, что парировал удары и, хотя поединок длился уже с минуту, сам не нанес ни одного.