Ожерелье королевы

— Позвольте мне сказать вам, сударь, — прервал его с улыбкой Калиостро, — что вы уже занялись им.

— Прекрасно; итак, я говорил, что существует некий памфлет, направленный против королевы.

Калиостро кивнул головой.

— Вам известен этот памфлет?

— Да, сударь.

— Вы даже купили тысячу экземпляров его.

— Не отрицаю.

— Но эта тысяча экземпляров, к великому счастью, не попала в ваши руки.

— Что вас заставляет так думать? — спросил Калиостро.

— Я встретил посыльного, который уносил этот тюк, подкупил его и направил к себе, где его должен был встретить мой лакей, предупрежденный заранее.

— Почему вы не доводите своих дел до конца сами?

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что они тогда были бы лучше выполнены.

— Я не мог сам довести этого дела до конца, так как, пока мой лакей был занят спасением этой тысячи экземпляров от вашей необычной библиомании, я уничтожал остаток издания.

— Итак, вы уверены, что предназначавшаяся для меня тысяча экземпляров находится у вас?

— Уверен.

— Вы ошибаетесь, сударь.

— Как так? — спросил Таверне, у которого сжалось сердце. — Почему бы им не быть у меня?

— Потому что они здесь, — спокойно отвечал граф, прислонясь спиной к камину.

Филипп сделал угрожающий жест.

— А, — продолжал граф с флегматическим спокойствием, достойным Нестора, — вы думаете, что я, ясновидящий, как вы говорите, позволю так провести себя? Вы вообразили, что вам пришла отличная идея подкупить посыльного? Знайте же, что у меня есть управляющий, и у него тоже явилась идея. Я ему плачу за это, и он все угадал; ведь вполне естественно, что управляющий прорицателя и сам способен предвидеть. Так вот, он угадал, что вы придете к газетчику, встретите там посыльного, подкупите его; он последовал за ним, пригрозил, что заставит его возвратить золото, данное вами; человек этот испугался и, вместо того чтобы продолжать свой путь к вам, последовал за моим управляющим сюда. Вы сомневаетесь в этом?

— Сомневаюсь.

— Vide pedes, vide manus![7] — сказал Христос апостолу Фоме. А я скажу вам, господин де Таверне: взгляните в шкаф и ощупайте листы.

И с этими словами он открыл дубовый шкаф замечательной резьбы и показал побледневшему шевалье лежавшую в среднем отделении тысячу экземпляров газеты, еще пропитанных кислым запахом сырой бумаги.

Филипп подошел к графу. Последний не шелохнулся, хотя у шевалье был весьма угрожающий вид.

— Сударь, — сказал Филипп, — вы мне кажетесь храбрым человеком; я требую, чтобы вы дали мне удовлетворение со шпагой в руке.

— Удовлетворение за что?

— За оскорбление, нанесенное королеве, за оскорбление, соучастником которого вы являетесь, храня у себя хотя бы один экземпляр этого листка.

— Сударь, — отвечал, не меняя позы, Калиостро, — вы, право, ошибаетесь, и мне весьма это прискорбно. Я люблю всякие скандальные слухи и новости, живущие один день. Я собираю их, чтобы позднее припомнить тысячу разных мелочей, которые неминуемо забылись бы без этой предусмотрительности. Я купил газету; но из чего вы заключаете, что я оскорбил кого-нибудь, купив ее?

— Вы оскорбили меня!

— Вас?

— Да меня! Меня, сударь! Понимаете?

— Нет, не понимаю, клянусь честью.

— Я спрашиваю, почему вы проявили такую настойчивость в покупке этой мерзкой газеты?

— Я вам уже сказал, что страдаю манией составлять коллекции.

— Человек чести, сударь, не собирает гнусностей.

— Извините меня, сударь; я совершенно не согласен с определением, которое вы даете этой газете: это, может быть, памфлет, но не гнусность.

— Вы, по крайней мере, признаете, что это ложь?

— Вы снова ошибаетесь, сударь, ибо ее величество королева была у чана Месмера.

— Это неправда, сударь.

— Вы хотите сказать, что я солгал?

— Я не только хочу это сказать, но и говорю.

— Ну, в таком случае я вам отвечу в трех словах: я ее видел.

— Вы ее видели?

— Как вижу вас, сударь.

Филипп взглянул своему собеседнику прямо в глаза. Он пытался противопоставить свой открытый, благородный, чистый взгляд сверкающему взгляду Калиостро; но эта борьба утомила его, и он отвел глаза, воскликнув:

— И тем не менее я продолжаю утверждать, что вы лжете!

Калиостро пожал плечами, точно его оскорблял сумасшедший.

— Разве вы не слышите меня? — глухим голосом спросил Филипп.

— Напротив, сударь, я не пропустил ни одного вашего слова.

— Так разве вам не известно, чем отвечают на обвинение во лжи?

— Как же, сударь, — отвечал Калиостро, — во Франции даже существует поговорка, гласящая, что на это отвечают пощечиной.

— В таком случае меня удивляет одно…

— Что именно?

— Что ваша рука не поднялась к моей щеке, раз вы дворянин и знаете французскую поговорку.

— Но прежде чем сделать меня дворянином и научить французской поговорке, Бог сотворил меня человеком и приказал мне любить ближнего.

— Итак, сударь, вы отказываетесь дать мне удовлетворение со шпагой в руке?

— Я плачу́ лишь то, что должен.

— Значит, вы мне дадите удовлетворение другим путем?

— Каким?

— Я не поступлю с вами так, как не пристало обходиться дворянину с дворянином. Я всего лишь потребую, чтобы вы в моем присутствии сожгли все экземпляры, лежащие в этом шкафу.

— А я откажусь исполнить это.