Ожерелье королевы

— Я должен был сделать это для брата в воздаяние за то, что вынесла сестра, — сказал Калиостро, глядя вслед уходившему Филиппу.

И вслед за этим крикнул:

— Лошадей!

XI ГЛАВА СЕМЕЙСТВА ТАВЕРНЕ

Пока все это происходило на улице Нёв-Сен-Жиль, г-н де Таверне-отец прогуливался у себя в саду в сопровождении двух лакеев, кативших его кресло.

В Версале были тогда — а может быть, есть еще и теперь — старые особняки с французскими садами, которые благодаря рабскому подражанию вкусам и взглядам государей напоминали в миниатюре Версаль Ленотра и Мансара. Многие придворные, взяв, вероятно, пример с г-на де Лафельяда, устроили у себя в малом виде подземную оранжерею, пруд Швейцарцев и купальни Аполлона.

У них был также парадный двор и Трианоны, все это в масштабе один к двадцати: каждый бассейн был представлен всего лишь ведром воды.

С тех пор как его величество Людовик XV одобрил Трианоны, в версальском доме г-на де Таверне появились свои Трианоны, фруктовые сады и цветники. С тех пор как его величество Людовик XVI завел себе слесарные мастерские и токарные станки, г-н де Таверне устроил себе кузню и обзавелся плотницкими инструментами. С тех пор как Мария Антуанетта нарисовала план английских садов с искусственными реками, лужайками и хижинами, г-н де Таверне устроил в уголке сада маленький Трианон для кукол и речку для утят.

В ту минуту, когда мы застаем его, он грелся на солнце в единственной уцелевшей от великого века аллее, обсаженной липами с продолговатыми красными, как раскаленные полосы железа, жилками на листьях. Он прохаживался маленькими шажками, засунув руки в муфту, и через каждые пять минут лакеи подкатывали ему кресло, чтобы он мог отдохнуть от ходьбы.

Он наслаждался этим отдыхом, щурясь от яркого солнца, когда прибежавший из дома привратник громко крикнул:

— Господин шевалье!

— Мой сын! — воскликнул с горделивой радостью старик.

Затем, обернувшись, он заметил Филиппа, шедшего за привратником.

— Милый шевалье! — обратился он к сыну, жестом отослал лакеев и продолжал: — Иди сюда, Филипп, иди, ты пришел кстати. У меня голова полна разных счастливых идей. Э, какой у тебя вид! Ты сердишься?

— Я? Нет, сударь.

— Ты уже знаешь результаты происшествия?

— Какого происшествия?

Старик огляделся, чтобы увериться, что их не подслушивают.

— Вы можете говорить, сударь, никто не слушает, — сказал шевалье.

— Я говорю о происшествии на балу.

— Совсем ничего не понимаю.

— На балу в Опере.

Филипп покраснел. Лукавый старик заметил это.

— Неосторожный, — сказал он сыну, — ты поступаешь как плохие моряки: как только ветер становится попутным, они распускают паруса. Ну, сядем-ка здесь, на эту скамейку, и выслушай мою мораль: она может пригодиться тебе.

— Однако, сударь…

— Однако ты злоупотребляешь положением, идешь напролом. Ты, прежде такой застенчивый, деликатный и сдержанный, теперь ее компрометируешь.

Филипп встал.

— Да о ком угодно вам говорить, сударь?

— О ней, черт возьми, о ней!

— О ком о ней?

— А ты полагаешь, что мне неизвестна твоя шалость, ваша общая шалость на балу в Опере? Это было недурно.

— Сударь, уверяю вас…

— Ну, не сердись, если я тебе об этом говорю, так для твоей же пользы… Ты нисколько не остерегаешься и попадешься, черт подери! В этот раз тебя видели с ней на балу, другой раз увидят еще где-нибудь.

— Меня видели?

— Черт побери! Было на тебе голубое домино, да или нет?

Шевалье хотел было воскликнуть, что у него не было голубого домино, что все ошибаются, что он вовсе не был на балу и даже не знает, про какой бал говорит отец; но бывают люди, которым претит доказывать свою невиновность в щекотливых обстоятельствах. Энергично оправдывается только тот, кто знает, что его любят и что его оправдания рассеют заблуждение друга, который его в чем-то подозревает.

«Но к чему, — подумал Филипп, — объяснять все это отцу? К тому же я хочу все узнать».

И опустил голову, как человек, сознающий свою виновность.

— Ну, вот видишь, — торжествующе продолжал старик, — тебя узнали: я был в этом уверен. Действительно, господин де Ришелье — он тебя очень любит и был на этом балу, невзирая на свои восемьдесят четыре года, — терялся в догадках, кем могло быть голубое домино, с которым королева гуляла под руку, и не нашел, на ком остановить свои подозрения, кроме как на тебе. Ведь всех остальных он там узнал, а ты знаешь, что у маршала глаз зоркий.

— Я понимаю, что подозревают меня, — холодным тоном заметил Филипп, — но я гораздо больше удивлен, что узнали королеву.

— Да, действительно, очень трудно было узнать ее, раз она сняла маску! Это, знаешь ли, превосходит все, что можно вообразить себе! Такая смелость! Эта женщина, должно быть, без ума от тебя.

Филипп покраснел. Ему стало невыносимо поддерживать этот разговор.

— Если это не смелость, — продолжал Таверне, — то, может быть, только весьма неприятная случайность. Берегись, шевалье, есть много завистников, и опасных завистников. Быть фаворитом королевы, когда она-то и есть настоящий король, — положение, которому все завидуют.

И Таверне-отец не спеша понюхал табаку.