Ожерелье королевы

— Трусливые люди во Франции, — сказал его величество, — это те, кто платят. Они скорее готовы дать вам десять тысяч ливров ренты и задыхаться в переполненном зале, но не хотят рисковать задохнуться под обрушившимся потолком. Оставьте же их в покое и пригласите публику храбрую, но которой нечем платить. Королева подарила мне дофина: город ликует от восторга. Объявите, что для ознаменования радостного события — рождения моего сына — Опера откроет свои двери бесплатным представлением, и если две с половиной тысячи жителей, которые весят около трехсот тысяч фунтов, окажутся в ваших глазах недостаточным мерилом для испытания прочности постройки, то попросите всех этих молодцов немножко поплясать. Вы ведь знаете, господин Лоран, что вес увеличивается в пять раз при падении предмета с высоты четырех дюймов. Ваши две с половиной тысячи храбрецов представят собой нагрузку в полтора миллиона фунтов, если вы заставите их танцевать. Устройте им после спектакля бал.

— Ваше величество, благодарю вас, — сказал архитектор.

— Но сначала хорошенько подумайте: ведь вашему зданию это будет тяжеловато.

— Ваше величество, я ручаюсь за свою постройку и сам пойду на этот бал.

— А я, — ответил король, — обещаю вам приехать на второе представление.

Архитектор последовал совету. «Адель из Понтьё» была исполнена перед тремя тысячами простолюдинов, которые хлопали с еще большим воодушевлением, чем королевские особы.

Эти же люди охотно согласились потанцевать после спектакля и повеселились вволю. И вес их при этом увеличился в десять, а не в пять раз.

В зале ничто даже не шелохнулось.

Если и можно было опасаться несчастья, то на следующих представлениях, потому что трусливая знать стала переполнять этот зал до отказа. Туда — три года спустя после открытия Оперы — отправились на бал г-н кардинал де Роган и г-жа де Ламотт.

Вот те краткие предварительные объяснения, которые мы должны дать читателю. Теперь вернемся к героям нашего рассказа.

XXIII БАЛ В ОПЕРЕ

Бал был в полном разгаре, когда кардинал Луи де Роган и г-жа де Ламотт прокрались незаметно в зал; по крайней мере, прелат старался проскользнуть как можно незаметнее в тысячную толпу домино и всевозможных масок.

Скоро толпа их окружила со всех сторон, и они потонули в ней, как на глазах гуляющих у берега реки исчезают в сильном водовороте маленькие волны, подхваченные и унесенные ее течением.

Два домино, насколько это было возможно в такой толкотне, старались, держась бок о бок, общими усилиями противостоять напору толпы, но, увидев, что это им не удается, решили отойти под ложу королевы, где толпа была не так густа и где стена могла служить опорой.

То были черное и белое домино: одно высокое, другое среднего роста; одно скрывало мужчину, другое — женщину. Он сильно размахивал руками, а она поворачивала голову то вправо, то влево.

Эти маски, по-видимому, были поглощены очень оживленным разговором. Прислушаемся к нему.

— Я вам говорю, Олива́, что вы ждете кого-то, — повторял мужчина. — Ваша голова вертится, как флюгер, во все стороны, но не по воле ветра, а вслед за каждым встречным.

— Ну и что из этого?

— Как что из этого?

— Да, что же удивительного в том, что моя голова вертится? Разве я здесь не для того, чтобы смотреть?

— Но вы не только вертите своей головой, вы кружите ее и другим.

— А для чего же ездят в Оперу, сударь?

— По тысяче причин.

— Да, но это мужчины. А женщины приходят сюда только с одной целью.

— С какой?

— С той, о которой вы только что говорили: вскружить как можно больше голов. Вы меня повезли на бал в Оперу, и вам остается только покориться.

— Мадемуазель Олива́!

— О, не повышайте голоса. Вы знаете, что я этого не боюсь; а главное, оставьте привычку называть меня по имени. Ничего не может быть неприличнее, как называть людей по имени на балу в Опере.

Черное домино сделало гневный жест, но его остановило внезапно появившееся голубое домино, довольно дородное, высокое и представительное на вид.

— Ла-ла, сударь, — сказало оно, — предоставьте же своей даме веселиться, как она того хочет. Какого черта! Середина Поста бывает не каждый день, и не каждый раз в середине Поста удается попасть на бал в Опере!

— Не вмешивайтесь не в свое дело, — грубо ответило черное домино.

— Сударь, — продолжало голубое домино, — запомните раз навсегда, что немножко вежливости никогда не портит дела.

— Я вас не знаю, — отвечало черное домино, — на кой же мне черт церемониться с вами?

— Вы меня не знаете, может быть, но…

— Но что?

— Но я знаю вас, господин де Босир.

Услышав свое имя, черное домино, так свободно произносившее имена других, сильно вздрогнуло, что было видно по заколыхавшимся складкам его шелкового капюшона.

— О, не бойтесь, господин де Босир, — продолжала маска, — я не тот, за кого вы меня принимаете.

— А за кого я вас принимаю, черт побери? Разве вы не довольствуетесь тем, что угадываете имена, и хотите еще угадывать и мысли?

— А почему бы и нет?

— Так угадайте-ка, о чем я думаю. Я никогда не видел волшебника, и мне, право, доставит удовольствие познакомиться хотя бы с одним.