Ожидаемое забвение

Распылились мысли
Не песком, а пеплом,
Разнесло не тучей,
Не студеным ветром,
А худою силой
По сутемкам дальним.
И на свете нету,
Только их видали!
Человек остался
(Он – в оцепененье!),
И наедине он
Со своею тенью.
Что вокруг? Не может
Разгадать и вникнуть.
Темь. Нагроможденье.
Рожи. Крики. Лики.
Чьи? Забыл. Забылся.
Как бы оглянулся
В прошлое, куда бы
Тотчас возвернулся?
Подле зрячий камень
Воздохнул глубоко.
Это все случилось
Близко. И далеко.

«Старушки изучают землю…»

Старушки изучают землю,
Они к ней тянутся нутром,
Инстинкт родства подспудно дремлет,
Сполна откроется потом.
Быть может, через день иль месяц,
Тут как уж повелит Господь.
У каждой будет свое место
В глуби, где растворится плоть.
Все это знают понаслышке,
По снам, когда из жизни той,
Гробов несвежих сдвинув крышки,
Покойников выходит строй,
И разбредаются по избам
Мужья, сыны… и внуки тож…
И что-то шепчут близко-близко.
И строгий голос: «Не тревожь!»
И просыпаются старушки,
И озираются они.
Но та ж сиротская избушка,
И те же тлеющие дни,
И то же старое кладбище,
Целехонькие бугорки.
Крестов и обелисков выше
За ночку выросли цветки.

«Нужны ли мужику промашки…»

Нужны ли мужику промашки:
Напиться вдрызг хотя бы раз,
И в драке разорвать рубашку,
И получить удар под глаз?
Мужик не станет объясняться,
А лишь потупит хмуро взор.
Конечно, он не прочь подраться,
Под глазом схлопотать узор.
За душу милую баклажку
Прилюдно осушить до дна.
Но что касается рубашки…
Пусть не волнуется жена!

«Есть опасенье, даже страх…»

Есть опасенье, даже страх
И горький опыт сожаленья.
Сторожко замедляешь шаг.
Еще, еще одно мгновенье.
И все… Стакан в руке твоей,
Дрожащей от былых попоек.
Торопит кто-то: «Пей же, пей!»
Теперь ты вечный раб помоек!
На морде синяки-цветы,
На брюках иверни (так модно).
А спать завалишься в кусты,
Как шелудивый пес, голодный.
Сорвался уж который раз,
Какое, боже, невезенье!
А завтра в протрезвленья час
Пребудешь в горьком сожаленье.
…И вновь стакан в твоей руке.

Выпил водки, но мало…