Ожидание

— Я не знаю! Я ничего не знаю! — тихо заговорила Ника. — Но я знаю одно! Я хочу жить здесь, где я живу. Я здесь родилась, здесь прошло моё детство, здесь я родила детей, здесь ты, мои дети и мой дом, в котором мне нравится жить. Я люблю эту землю, эту погоду, солн- це. Скоро, в марте сойдёт снег, появятся подснежники, а потом тюльпаны, а в июне зац-ветут маки… и это всё я должна бросить? Зачем?

— Зачем? Да затем, что все уезжают отсюда! Все! Пойми же, наконец, Ника! Пойми всех этих людей! Никто из них тоже не хочет уезжать, но они боятся за себя, за жизнь де-тей. Да и место наше там, где наша с тобой Родина!

— Родина?! — Ника смотрела на Анатолия, и чувство, похожее на обиду или протест, зах-ватывало её сердце всё больше и больше, и стало подбираться к самому горлу.

— Где моя Родина? Объясни мне, если ты такой умный! Родители мои чистопородные украинцы, так…

Анатолий усмехнулся, видно услышав слово "чистопородные". Ника это поняла, и опять с обидой повторила:

— Да-да! Чистопородные! Я чистая украинка без всяких примесей, но родилась в Ка-захстане. Так зачем же мне ехать в Россию, и жить там, если моя Родина должна быть здесь, где я родилась. И я не пойму, чего хочешь ты? Хотя ты русский…

— При чем здесь русские и украинцы! — раздраженно бросил Анатолий, поднимаясь с ко-лен. — Да когда же ты поймешь, глупая женщина, что здесь становится опасно. Неужели ты не слышишь эти разговоры за спиной, где всем нам обещают устроить Варфоломеевс-кую ночь, перерезать всех нас и поджечь дома….

— И ты веришь бредням пьяных мужиков, или угрозам неумных мальчишек студен-тов? — голос Ники срывался, и в нём чувствовались слёзы.

— Я не верю! И не хочу верить! Но я боюсь за тебя, за детей. Я же люблю вас, отвечаю за вас…

— Перед кем? — насмешливо спросила Ника, зябко поводя плечами.

— Перед собой, и своей совестью! Поэтому Ника, я прошу тебя, давай подумаем серьёз-но на эту тему!

Ника закрыла глаза. Анатолий опять сидел перед ней и смотрел на неё своими добрыми, заботливыми глазами. Ника обняла его за шею и заплакала. Он гладил её плечи, что-то ей говорил, словно просил или уговаривал! Вскоре она успокоилась. Свет в доме погас, и очередной день ушёл в небытие.

Ника бежала на работу, проводив Данила в детский садик, наспех поцеловав сына в ма-кушку, и дав обещание пораньше забрать его после работы. К восьми часам утра, она уже должна быть у себя в перевязочной, но как нарочно запасной вход в здание со сто-роны аллеи закрыт. На нижнем этаже детского отделения опять карантин. Очевидно, опять санэпидемстанция нашла стафилококк, и целую неделю придется проходить в больницу через главные ворота, теряя во времени минут пятнадцать. Сейчас всё так строго. По всей больнице идёт постоянное сокращение рабочих мест, и ей совсем не хочется остаться без работы. Хотя, если быть честной, так надоело каждый день вставать в семь часов утра и бежать галопом то в детский сад, то на работу, боясь опоздать даже на две минуты.

В ЛОР-отделении уже сократили количество больничных коек, и соответственно сокра-щен штат медсестёр. Из огромного отделения на семьдесят пять коек остались лишь жал-кие крохи. Всего двадцать пять мест. Неужели дальше будет всё хуже и хуже?

Правда, за себя ей нечего опасаться. Работы в перевязочном кабинете очень много, и навряд ли ей надо опасаться сокращения, тем более она единственная, кто может под-менить операционную медсестру. А после сокращения медсестёр не хватает, и ей при-ходится работать даже в процедурном кабинете. Её день загружен так, что некогда иной раз выпить чаю, а не то что, заниматься всякими межнациональными распрями, да бес-толковыми разговорами, чья нация лучше…

— Вероника Антоновна, здравствуйте!

Задумавшись, она едва услышала негромкий мужской голос, раздавшийся позади неё. Удивленно оглянувшись, Ника остановилась. На неё смотрел мужчина лет тридцати. Высокого роста, худощавый. Коротко стриженые волосы странно топорщатся в разные стороны, но смешная кепочка — блином, прикрывает не только их большую часть, но и те уродливые шрамы, что протянулись через всю левую щеку, и которые, как знает Ника, заканчиваются где-то на макушке головы. Страшные шрамы, последствия какого- то не-счастья, или аварии.

— Кажется, это был ожёг, химический ожёг! — высказала своё мнение одна из медсестер,

по поводу неприглядной внешности больного. — А у нас, врачи-хирурги отличные специа-листы, новое лицо в два счёта пришьют, сама свидетель…