Ожидание

– Ну какая Анимия, неужели ты до сих пор не оставила свои подростковые незрелые фантазии? Ну мечтали мы когда-то, забавы ради, что будем жить у моря и кушать крабиков на террасе, ну окей. Но сейчас-то мы взрослые серьезные люди. Ясно же, что ни в какую Анимию мы не поедем. У нас маленькая дочка, нам теперь о ней думать надо. К тому же у меня работа наконец-то в гору пошла. Саш, ну о каком переезде ты говоришь?

Он замолчал, ожидая Сашиной реакции, и вся гипнотическая бирюзовость его глаз вдруг раскололась о застывшее во взгляде раздражение.

С того дня началось их медленное, тягучее, довольно томительное расставание. Сначала Саша пробовала отрицать болезненную, четко проступившую действительность. Цепляться за слепую надежду на то, что все образуется, что у Бори сейчас просто очень много работы – тяжелый, напряженный период, густо пропитавший его сознание усталостью и нежеланием перемен. Что его колкие, царапающие слова – это неправда, ведь он же так ее любит и не может взять и разрушить ее негромкую, проросшую глубоко в сердце мечту, а вместе с ней и само сердце. Саша отчаянно пыталась верить, что у нее получится переубедить, переломить любимого Борю. А точнее, даже не переубедить, не перекроить внутренне, а просто вытащить из временной вязкой усталости, из этой накрывшей его рутинно-рабочей топкости – и вернуть к настоящему себе. К привычной отрешенной мечтательности, задумчивой вдохновленности, которая так ее очаровала в начале знакомства. И спустя некоторое время они обязательно вновь объединятся душевным устремлением к далекому и чарующему миру грез – к миру, плавно парящему за пределом тушинской будничной затхлости. А тот неприятный разговор за завтраком навсегда забудется, сорвется в глубокое белое беспамятство.

Но так не случилось. Более того: неприятные разговоры стали происходить регулярно, все ярче наливаясь оттенками бессильного, глухонемого недообщения. Боря будто отгородился от Сашиных слов, спрятался внутри безупречно гладкой массивной льдины, сквозь которую невозможно было прорваться. Все доводы неизменно упирались в неживую холодную твердость. С каждой неделей он все чаще упрекал Сашу в том, что она «застряла в детских иллюзиях» и не способна «трезво смотреть на вещи» и «считаться с реальностью».

– Это какой-то бред, Саш, честное слово, – говорил он уже не теплым и шершавым, а каким-то чужим, прохладно-отстраненным голосом.

– Это не бред. Это моя мечта.

– Ну окей, допустим, даже если так. Но это твоя мечта, а не моя. Скажи, со мной не нужно считаться? Мы вообще-то живем вместе. К тому же, если ты забыла, мы финансово зависим от моей работы.

И постепенно Саша поняла, что смысла что-то доказывать нет. Что Боря не вернется к своей изначальной отрешенной мечтательности, поскольку на самом деле никакой мечтательности в нем никогда и не было. Что ей все показалось, привиделось сквозь призму трепетной юношеской очарованности. Борина мощная корневая система крепко держала его на земле, среди полнокровной, здоровой рассудочности, среди прочного мира юриспруденции. И Саша, со своими тонкими хлипкими корешками, просто не могла удержаться с ним рядом. Сашу сдувало ветром, уносило далеко от Тушинска, от монотонного скрипа его исправного повседневного механизма, от его глубоко земной, рациональной сущности. Тяжелой, вылепленной из бетона функциональности. Ветер тянул ее к странной зыбкой мечте – которая действительно была только ее, Сашиной, но никак не Бориной. Эту мечту нельзя было разделить и тем более навязать, заставить врасти в чужое сердце. Серьезный консалтинговый Боря не хотел впускать в свои планы расплывчатую, окутанную слепящим маревом даль. И, осознав это, Саша предложила развестись.

– Да, я абсолютно уверена, – сказала она. – Так будет лучше.

– Жаль, что ты так ничего и не поняла, – после долгой паузы ответил Боря с непривычной тихой горечью. – Ты застряла в своем ожидании какого-то там придуманного будущего, вместо того чтобы жить. А твоя жизнь уже давным-давно началась, и она происходит вот здесь, вот сейчас. – Он медленно обвел рукой комнату, затопленную ярким весенним солнцем. – Но ты ее почему-то замечать не хочешь.

По белоснежному, совсем новому ковру энергично ползала Кристина. Время от времени замирала возле дивана, неуклюже пыталась подняться на ноги. Хрупкая, уязвимая – словно фарфоровая игрушка.

Мама Сашиного поступка не поняла.

– Ну и как ты будешь одна с ребенком? – остро скрипел ее недовольный, точно расшатанный голос. – Что значит это твое не нашли взаимопонимания? Как будто нельзя было договориться! Боже ж ты мой, зачем сплеча-то рубить?

– Я не остаюсь одна с ребенком, у Кристины по-прежнему есть отец, он от нее не отказывается, – отвечала Саша и аккуратно ускользала от дальнейших расспросов. Объяснять ничего не хотелось, усталость последних месяцев наполняла голову тяжелой водой, бурлила в висках, стекала по разбухшему от долгих бессмысленных разговоров горлу.