Ожидание andante

Машину занесло вбок, она стала тяжело заваливаться, грохнулась об асфальт расхлябанным бортом, и на дорогу с оглушительным звоном посыпались и покатились в разные стороны бутылки с пивом. Водитель, чертыхаясь, выбрался из упавшей машины через открытое боковое окно и бросился туда, где, по его представлению, должна была лежать сбитая им женщина. Но она, как ни странно, осталась невредима – сидела на дороге, неприлично раскинув ноги, и тихо выла. Увидев незнакомого мужчину, замычала, силясь что-то сказать, и рукой показала в ту сторону, откуда появилась. Казалось, будто у нее отнялась речь. Водитель пожал плечами, оглянулся, и в тот же миг там что-то завозилось и, проламываясь сквозь кустарник, с шумом исчезло в лесу. «На вепря, что ли, нарвалась? Похоже на то. Да-а-а, а мне-то что теперь со всем этим делать?»

…Наступила осень. Урочище Ак-Самьян было по-праздничному разодето в ярко-желтые, багряные и лиловые уборы. Ночи стали холодными, но дни еще дарили мягкое тепло. Пронзительно-синее небо с девственно белыми облаками и серебристая паутина в воздухе и на ветках деревьев придавали картине завершенность. Бабье лето…

Тварь без движения лежала у входа в нору уже давно – больше месяца. Прошли все сроки ее возвращения в спасительную темноту горячих радиоактивных глубин, где она набиралась сил, чтобы через четыре года выйти на новую охоту. У твари не было чувств и мыслей, не было даже инстинктов. Только ощущения, которые давали о себе знать неслышно, ненавязчиво, словно замурованные в стене пленники – едва различимым постукиванием. И последним ощущением, которое существо помнило со времен своей бытности человеком, было нереализованное желание близости с женщиной.

Тварь не имела памяти, она не отдавала себе отчета в собственных действиях, не могла предполагать, мечтать, стремиться. У нее не было ничего, кроме мерзкого тела, заражающего излучением пространство. И все же она мучительно стремилась достичь своего последнего предела, за которым было нечто неподвластное ей, но способное удовлетворить необъяснимый голод. Наклоняясь над парализованной ужасом очередной жертвой, тварь знала, что это нечто из глубин его мутированного мозга вот-вот прорвется наружу и начнет жадно ощущать возбуждающий запах женского тела. Но… ничего не происходило, и тварь, мучительно исторгающая из себя остатки человеческой речи, слышимые как шипение, в ярости, если так можно было назвать ее внезапно меняющееся поведение, мстительно убивала ту, что была ей недоступна.

Последняя добыча была очень привлекательной и какой-то особенно желанной. Тварь следила за ней с самого начала, то забегая на десяток метров вперед, то сопровождая сзади, след в след. Но когда она наклонилась над молоденькой женщиной и страстно попыталась вспомнить снова ускользнувшее ощущение ее запаха, когда ей показалось, что она уже почти достигла этого вспоминания, словно безусый юнец первого оргазма, – ее жертва неожиданно сильным движением опустила на черную обугленную голову руку с зажатым в ней булыжником. Существо ощерилось в немом вопле, и этой секунды было достаточно, чтобы женщина ловко вывернулась и на подгибающихся ногах бросилась к дороге.

Если бы тварь могла чувствовать, она бы переживала обиду и разочарование. Если бы она могла говорить, она бы кричала в ярости. Но она ничего не чувствовала и уже ничего не могла. И все же из глубин ее облученного тела в этот момент поднялось и окрепло еще не осознаваемое ею желание смерти – как освобождения от рвущих отсутствующую память желаний. Когда облетели листья и выпал первый снег, тварь, сознательно воспротивившись инстинкту спасительного ухода в недра земли, умерла. Она рассыпалась на части, словно ствол трухлявого дерева, побитого шашелем и короедом. И никто бы не предположил, что в этих гниющих под снегом черных останках не так давно существовала странная форма жизни, рожденная отчаянным порывом обезумевшего перед неотвратимостью смерти человека.

Алина не пострадала. Отлежавшись в больнице с сотрясением мозга и легким неврозом, она забыла происшедшее как кошмарный сон, мешающий ее капризной натуре наслаждаться жизнью. Правда, в ее жизни образовались две вещи, сильно отравляющие существование. Во-первых, она стала панически бояться гор и маленьких поселков, где местные жители так любили по вечерам коротать время за пересказом легенд и побасенок. Отца и сестру Настасью больше не проведывала, любое воспоминание о них вызывало глухое раздражение. А во-вторых, на ее щеке появилось беспокоящее врачей-онкологов коричневое пятнышко – в том месте, где несчастная тварь прикоснулась к нежной человеческой коже своим отвратительным черным пальцем. Так, не пятнышко, намек… До поры до времени…

Царица Анастасия, повесть