Ожидания Бена Уикса

И тем не менее, если бы кто-то спустя годы спросил всех этих людей, что им больше всего запомнилось из той поры, большинство из них наверняка бы ответили, что это был самый что ни на есть романтичный отрезок их жизни. Обладание чьим-то телом под столь категорическим запретом, казалось, делало все отношения, весь чувственный опыт особенными, почти до боли обостренными.

Представим, парень и девушка знают одно местечко — а именно трофейный зал, — где их ни за что не найдут блюстительницы справедливости из Пейджа. И вот она после ужина подсовывает вырванный из тетради листок в запорную планку замка на задней двери спортзала. В «берлоге» они оба ждут, пока не останется всего час перед вечерней проверкой, демонстративно сидя подальше друг от друга.

Потом каждый находит свою весомую причину, чтобы удалиться: несделанная домашка по физике или подружка, с которой надо что-то обсудить в общаге. Она уходит первой, а он тем временем не торопясь заканчивает игру в аэрохоккей.

Они встречаются вновь позади спортзала вместо обычного бокового входа и там целуются, уверенные, что их никто не видит. Вдвоем они, совершенно не защищенные от сторонних взглядов, проскальзывают вдоль переднего фасада здания к двери. Они исполнены сладко волнующего душу страха и нетерпения поскорее оказаться внутри, скрыться с просматриваемого участка. Причем каждый еще и преувеличивает опасность, дабы сильнее подстегнуть это чувство.

Они проходят в коридор под светящейся в полутьме табличкой «Выход», проникают через двойные двери в трофейный зал. Вдоль трех стен там стоят бордовые кожаные диваны, и они выбирают тот, что подальше от двери. Он садится, и она, широко раздвинув ноги, устраивается на нем. Они уже приняли решение, и оба продолжают чувствовать себя на краю пропасти. Но тут он не той стороной натягивает презерватив и, нервно хохотнув, снимает его, переворачивает и, раскатывая небрежными рывками, торопливо надевает вновь.

Теперь им обоим хочется лишь как можно дольше наслаждаться близостью. Но вот он уже стягивает презерватив, а она убеждается, что после них здесь не останется обертки. И им хочется поцеловаться на прощание, притом они понимают, что снаружи здания этого сделать уже не получится. А потом им обоим настает пора расходиться разными дорожками по общежитиям. Она цепляется за его руку, и он прижимает девушку к себе как можно крепче. И оба минуют границу тепла и холода, и каждому хочется тихонько сказать другому, что они все так же любимы, что, несмотря ни на что, они по-прежнему вместе, хотя обоим сейчас слишком неловко, чтобы смотреть друг на друга, и они слишком смущены, чтобы назвать друг друга по имени.

* * *

После разговора с Томми Бен отправился в столовую подкрепиться, потом вернулся к себе в комнату и нашел там Ахмеда, чистящего уши ватными палочками. С таким выражением лица, будто к чему-то напряженно прислушивался, он медленно крутил палочку между большим и указательным пальцами. И с этим человеком, с этим беззащитным человеком, чистящим себе уши, были сейчас теснейшим образом переплетены самые ранимые, самые потаенные уголки сущности Бена.

Отвернувшись от Ахмеда, Бен вспомнил о женщине по имени Марисоль, приходившей прибираться у них в доме, где он жил с родителями. Всякий раз, обнаруживая свои плавки бережно сложенными на аккуратно заправленной постели, он представлял, как Марисоль — со старательно выкрашенными волосами и чернотой между зубов — одна в его спальне занимается уборкой. Бен представлял, что она может думать о нем: маленький мальчишка, который бросает свои плавки на полу и которому предоставлена в доме целая комната. Можно сколь угодно рисовать в воображении такого человека, как Марисоль, — представлять, что она видела и что о тебе думала, — и легко позволять этому образу исчезнуть. А потом, когда возвращаешься в свою прибранную комнату, кажется, будто она сама собой сделалась опрятной и плавки, аккуратно сложенные, лежат на кровати, потому что иначе лежать и не могли.

Может быть, все это тоже должно точно так же исчезнуть? И плата за его обучение должна была по-любому прийти, потому что иначе никак быть не могло?