Озил. Автобиография

Я беспомощно озирался по сторонам. Я испугался за будущее. Мне казалось, я упускаю шанс всей своей жизни. Но никто не вступился за меня. Хотя столько игроков стояло в раздевалке. Шкафчики были распределены в соответствии с нашими игровыми номерами. Слева от меня сидел Рафинья, номер 16, будущий игрок «Баварии». Справа от меня присел Дарио Родригес, у которого был 18-й номер. Почему никто из старой гвардии не пришел мне на подмогу? Ни Бордон. Ни Младен Крстаич. Никто ничего не сказал в мою защиту, хотя я не сделал ничего плохого. Я даже не мог понять, на кого больше злиться – на товарищей по команде, которые сейчас молчат? Или на Мюллера, который унизил меня на глазах у друзей и коллег?

Больше всего сейчас мне хотелось наорать на Бордона: «Ну помоги же мне! Скажи уже, что хватит ломать здесь комедию!» В то время Бордону было 32 года. Он многое повидал в жизни. К его словам прислушивались в команде. Ему следовало бы мне помочь, думал я. Ведь парни помладше, разумеется, думали прежде всего о своем будущем, я понимаю это. Теперь мне понятно их молчание. В этом жестоком мире большого футбола они просто не могли ставить под угрозу собственную карьеру только потому, что еще у кого-то возникли проблемы с генеральным директором и тренером. Но в ту минуту я был ими страшно разочарован. И зол.

В первую очередь я злился на Андреаса Мюллера. Глядя на него, стоящего с усмешкой в нашей раздевалке, я вцепился в шкафчик, едва сдерживаясь, чтобы не броситься на него. Это было так несправедливо, так подло, так гнусно, что он публично меня унизил. Я был не в состоянии подобрать такие слова, чтобы достойно ему возразить как ни в чем не бывало, тогда как я был застигнут врасплох и растерян. Я бы предпочел дать волю кулакам. Но я был совсем не забияка и не настолько глуп, чтобы таким образом потешить его самолюбие.

Я вернулся домой уже совсем не тем, кем был с утра. В моей голове был сущий хаос. Мне хотелось то зарыдать, то сбежать из этого проклятого города. Я клялся стать лучшим в мире футболистом, чтобы доказать Андреасу Мюллеру, на что я способен. А через секунду думал о том, чтобы навсегда оставить профессиональный футбол.

Но у меня в жизни было не так уж много вариантов. Мне не на что было переключаться. В духе: если не получится учиться в медицинском, тогда стану архитектором или пилотом. Единственный вариант, открывающий мне перспективы, позволяющий выкарабкаться из нашего мирка, заключался в том, чтобы стать футболистом.

И именно это Мирко Сломка с Андреасом Мюллером пытались у меня отнять. Они собирались лишить меня единственного шанса на лучшую жизнь. Просто потому, что я не стал играть по их правилам. Они хотели забрать то, что приносило мне так много радости. И им прекрасно было известно, что у меня не было ни единой возможности защититься. Кто я такой? Никто. Чрезвычайно одаренный ноль. Я был бессилен в этой игре.

Мой близкий друг Барыш Чифтчи в то непростое время часто позволял мне выговориться. Ему не надоедало слушать, как я снова и снова рассказывал все тот же бред: «Я не хочу уезжать из Гельзенкирхена. Тут мои друзья. Вы ведь все тут. Я хочу и дальше жить со своими родными. Может, для кого-то это и нормально – перейти в другой клуб. Но только не для меня. Что же мне делать?»

Чтобы не давать другим повод для обвинений, я каждый день был с «Шальке», несмотря на запрет играть и тренироваться. Поступить так посоветовали отец и агент. «Мы не должны подставлять себя под удар», – пояснили они. Поэтому я шел в тренажерный зал – единственное место, где бы я мог находиться.

Мы не должны были допустить, чтобы кто-то предположил, что я нарушаю условия контракта. Поэтому я тягал железо в одном и том же месте, будто прокаженный, залечивая свои раны. Это заменяло мне общение с психотерапевтом.

Вел ли я жизнь профессионального футболиста? Нет! Чувствовал ли я себя профессиональным футболистом? Отнюдь! Боялся ли я за свое будущее? Да, и еще как.

Как-то раз пришел Бордон и сказал: «Месут, подпиши уже этот договор. И все сразу устаканится. Они всего лишь хотят быть уверенными, что ты останешься в «Шальке». А потом все сразу же встанет на свои места».

Но после заявления Мюллера все было далеко не так просто. Хотя я любил Гельзенкирхен, а «Шальке» был главным клубом в моей жизни, я не мог просто сделать вид, что ничего не случилось, и любезничать со своим работодателем, который так низко со мной поступил.

Я тренировался вполсилы. Без настроения выполнял упражнения с весом. Немного бегал. Скорее я пытался просто занять себя, чем всерьез тренироваться. Вечера стали как будто длиннее. Допоздна я тусовался с друзьями. Мы играли в приставку. Болтали. Иногда просто бродили по городу. Мне было необходимо отвлечься таким образом. С их помощью мне удавалось не впадать в панику.