Озорные рассказы

Случилось так, что Франсуа Рабле в последний раз побывал при дворе второго по счету короля нашего Генриха той самой зимою, когда по велению природы-матушки пришлось мэтру нашему расстаться со своим бренным камзолом, дабы возродиться в вечности, в писаниях его, блистающих тою доброй философией, к коей надобно обращаться непрестанно. Славный старик до той поры успел увидеть без малого семьдесят весен[102]. Его гомеровская голова уже лишилась волос, однако борода отличалась величественностью, улыбка дышала молодостью, а лоб светился мудростью. То был красивый старец, по словам тех, кто имел счастье видеть его лицо, в коем, смешавшись, подружились образы во время оно враждовавших между собою Сократа и Аристофана. Так вот, заслышав в ушах своих погребальный звон, решил Рабле поклониться французскому королю, понеже как раз тогда вышереченный государь приехал в свой замок Турнель и оказался в двух шагах от старика-сочинителя, который жил рядом с садами Святого Павла. В комнате оказались королева Екатерина, госпожа Диана, которую королева принимала из высших политических соображений, сам король, да еще коннетабль[103], кардиналы Лотарингский и дю Белле, господа Гизы, господин Бираго[104] и другие итальянцы, кои уже тогда далеко продвинулись при дворе благодаря покровительству королевы, адмирал[105]

, Монтгомери[106], а также их прислужники и даже некоторые поэты, как то: Мелин де Сен-Желе, Филибер де л’Орм и господин Брантом.

Завидев Рабле, король, ценивший его как великого шутника, потолковал с ним о том о сем, а засим с улыбкою спросил:

— Ты когда-нибудь читал в Мёдоне проповедь твоим прихожанам?

Мэтр Рабле рассудил, что король желает позабавиться, ибо прежде мёдонский приход заботил короля только в части получения с оного доходов, и посему старик ответил так:

— Сир, меня слышат во многих краях, проповеди мои доходят до ушей всего христианского мира.

Оглядел кюре собравшихся, кои, за исключением кардиналов дю Белле и де Шатильон[107]

, видели в нем ученого Трибуле[108], тогда как он, являясь властителем дум, достоин был зваться царем более того, кого придворные почитали лишь за корону, и посетило старика желание напоследок посмеяться над ними и, так сказать, философски помочиться на их головы подобно тому, как добрый Гаргантюа оросил парижан с башен собора Богоматери[109].

— Коли вам угодно, сир, могу угостить вас превосходной краткой проповедью, ко всем случаям подходящей, кою я храню в барабанной полости моего левого уха, дабы извлекать при необходимости в нужном месте и в нужное время в порядке притчи придворной.

— Господа, — молвил король. — Слово мэтру Франсуа Рабле. Речь пойдет о спасении нашем. Тишина и внимание, он мастер на евангелические озорства.

— Сир, — поклонился старик. — Позвольте начать.

Все придворные умолкли и стали кругом, склонившись подобно ивам перед отцом Пантагрюэля, который развернул нижеследующую картину в словах, с красноречивостью коих не сравнятся речи прославленных ораторов. Но поелику речь сия дошла до нас лишь понаслышке, автору простится то, что он перескажет ее по мере своих возможностей.