Озорные рассказы

Это согласие длилось три года, самое большее четыре, монахи аббатства Сен-Бенуа в своих летописях обошли молчанием как сроки эти, так и причину, по которой друзья в самом деле рассорились. Весьма вероятно, венецианец в честолюбии своем захотел заправлять всем единолично и безусловно и забыл об услугах, кои оказывал ему француз. Так ведут себя придворные всех стран, ибо, как писал в трудах своих мессир Аристотель, в этом мире быстрее всего обесцениваются благодеяния, хотя и угасшая любовь порой вызывает тошноту. Так вот, веря в дружбу и расположение короля Лёфруа, который назвал его своим кумом и, казалось, ради него не пожалел бы и родную мать, венецианец задумал избавиться от друга, выдав королю тайну его рогов и причину добронравия и счастья королевы, хотя ничуть не сомневался, что Лёфруа первым делом отрубит сиру Монсоро голову, как оно полагается в Сицилийском королевстве. Тем самым Пезаре присвоил бы себе все деньги, которые он вместе с Готье тихо переправлял в один генуэзский банк и которые принадлежали им обоим в силу их братства. Сокровище их прирастало, с одной стороны, за счет подарков королевы, весьма щедрой по отношению к господину де Монсоро и владевшей обширными землями в Испании и Италии, кои она получила по наследству, а с другой стороны, за счет мзды, которую с милостивого дозволения короля получал первый министр от купцов, и прочих мелких подношений. Венецианец, решившись на вероломство, нацелился прямо в сердце Готье, ибо знал, что с туренцем шутки плохи. И вот однажды ночью, когда Пезаре достоверно было известно, что королева проводит время со своим любовником, неизменно любившим ее, словно жених невесту в первую брачную ночь, ибо был весьма искушен в науке страсти, предатель обещал королю, что тот собственными глазами увидит все через отверстие, проделанное в дверце гардеробной испанской дуэньи, которая, как всегда, изображала, что вот-вот отдаст Богу душу. Дабы разглядеть все как следует, Пезаре дождался рассвета. Тут надобно заметить, что, когда у королевы в постели возлежал ее верный друг, что есть лучший на свете способ иметь друга, испанская дуэнья, женщина проворная, зоркая и чуткая, спала в смежной со спальней каморке, и вот, заслышав шаги, она проснулась, глянула в щелку своей двери и увидела короля, за которым следовал венецианец. Дуэнья тут же предупредила испанку об опасности. Король Лёфруа уже приник глазом к проклятой дырке. И что предстало его взгляду? Тот прекрасный божественный светильник, что сжигает столько масла и освещает весь мир, светильник в ореоле чудесных фитюлечек и пылавший ярким пламенем, который показался королю привлекательней всех прочих, ибо он столь давно потерял сей светоч из виду, что он показался ему новым. Однако отверстие, сквозь которое подглядывал король, было крайне мало, и потому король больше ничего разглядеть не мог, и тут вдруг мужская ладонь как бы стыдливо прикрыла сей светоч и король услышал голос Монсоро, который ласково произнес: «Ну, как поживает наша голубушка?» Слова игривые, коими в шутку пользуются любовники, ибо сей светильник во всех странах является истинным солнцем любви и посему ему дают тысячи милых прозваний, сравнивая его со столь восхитительными вещами, как гранат, роза, ракушка, ежик, ладушка, сокровище, моя госпожа, мой малыш, а некоторые осмеливаются даже на богохульство и называют его «мой бог»! Если не верите, спросите своих приятелей.

Именно в этот миг королеве подали знак, что король рядом.

— Он все слышит? — шепотом спросила королева.

— Да.

— И видит?

— Да.

— Кто его привел?

— Пезаре.

— Немедленно приведи медика, а Готье пусть скроется в своей комнате.

За то время, что потребно нищему, дабы промолвить: «Благослови вас Бог, добрая душа!», королева намазала светильник разноцветными мазями, обмотала тряпками, словно у нее там воспаление и незаживающая рана. И когда король, выведенный из себя услышанными словами, вышиб дверь, он застал королеву на прежнем месте, а рядом с ее кроватью стоял главный медик. Низко склонившись к забинтованному светильнику и положив на него ладонь, он говорил: «Как нынче утром поживает наша голубушка?» — тем самым голосом, который король слышал, стоя за стеной. Слова сии медик произнес с той ласкою и смехом, кои позволяют себе все врачеватели в общении с дамами, когда лечат сей пресветлый цветок. От сего зрелища король застыл, словно баран перед новыми воротами. Королева привстала, покраснев от стыда и возмущения и крича: «Как посмел мужчина войти ко мне в такой час?» Увидев, что это король, она обратилась к нему с таковой речью:

— Ах, муж мой, вы узнали то, что я пыталась от вас скрыть, а именно, что по причине вашего пренебрежения мною я страдаю от нестерпимой боли, но не смею жаловаться из самолюбия. Втайне от всех я прибегаю к перевязкам, с тем чтобы унять приток жизненных сил. Дабы спасти свою и вашу честь, я вынуждена приходить сюда, к моей доброй донье Мирафлоре, которая утешает меня в страданиях моих.