Озорные рассказы

— Ладно, коли не шутите, так пусть стряпчий напишет про все эти вязанки бумагу.

— Клянусь Кровью Христовой, жизнью дочки твоей милой, я что же, по-вашему, не благородный дворянин? Мое слово дорогого стоит.

— Ох-ох-ох, я же не говорю «нет», мой господин, но я бедная пряха и так люблю дочку, что мне с ней расстаться невмоготу. Она еще слишком молода и слаба, она надорвется у вас на службе. Вчера на проповеди священник говорил, что мы в ответе перед Господом за чад наших.

— Ладно, ладно, пошлите за стряпчим.

Старый дровосек сбегал за писцом, и тот честь по чести составил договор, под которым сеньор де Вален начертал крест, ибо не умел писать. И вот когда все было подписано и скреплено печатью, он сказал:

— Ну что ж, матушка, значит, ты больше не отвечаешь перед Господом за невинность своей дочери?

— Ах, мой господин, кюре говорил: «Пока чада не наберутся ума-разума», а моя дочка весьма благоразумна. — Тут старуха обернулась к дочери и продолжила: — Мари Фике, самое дорогое, что у тебя есть, — это честь; там, куда ты идешь, каждый, не считая нашего сеньора, попытается у тебя ее отнять, смотри не прогадай, ты знаешь, чего она стоит! Отдай ее разумно и как положено. Однако, дабы не опорочить свою добродетель в глазах Господа и людей (по крайней мере, с точки зрения закона), заранее позаботься о том, чтобы не лишить себя возможности выйти замуж, иначе ты плохо кончишь.

— Да, матушка, — отвечала девица.

И вот она покинула бедное жилище своей матери и перебралась в замок Вален, дабы служить его хозяйке, которая нашла Мари Фике весьма милой и покладистой.

Когда в Валенах, Саше, Вилленах и прочих деревнях узнали, какую цену заплатили за девственницу из Тилузы, добрые женушки, поняв, что нет на свете ничего дороже непорочности, всех своих дочек стали беречь пуще глаза и воспитывать в невинности, но это оказалось таким же ненадежным делом, как выращивание шелкопряда, коконы которого то и дело норовят лопнуть, ибо девство подобно быстро дозревающей на соломе мушмуле. Тем не менее нашлось в Турени несколько девиц, которые почитались непорочными во всех монастырях, но я за это не отвечаю, ибо не проверял их способом установления совершенной девичьей невинности, который рекомендует Вервиль. Что касается Мари Фике, то она последовала мудрому совету своей матери и не желала принимать во внимание ни мягких просьб, ни сладких речей, ни ужимок своего хозяина, если только в них не звучали намеки на замужество.

Едва старый сеньор пытался ее поцеловать, она пугалась, будто кошка при виде собаки, и кричала: «Я пожалуюсь госпоже!» Короче говоря, за полгода сеньор не получил платы даже за одну вязанку дров. На все его старания и уловки девица Фике, которая день ото дня становилась все увереннее и непреклоннее, отвечала: «Коли вы у меня ее отнимете, как вы мне ее вернете?» Мало того, в иные дни она говорила так: «Будь у меня столько дыр, сколько в решете, для вас не нашлось бы и одной, потому как вы больно безобразны!»

Старый сеньор принимал сии деревенские речи за верх добродетели и без устали оказывал девице разные знаки внимания, всячески расхваливал ее и давал тысячи обещаний, ибо, любуясь ее полной грудью, округлыми ягодицами, чьи формы вырисовывались под юбками, когда она двигалась, и прочими прелестями, способными свести с ума святого, этот бедный сеньор влюбился в нее со страстью старика, которая растет в обратном отношении к страсти юношей, потому как старики любят со все возрастающей их слабостью, а молодые — с убывающими своими силами. Чтобы лишить чертовку поводов для отказа, сеньор вовлек в дело своего старого эконома, которому перевалило уже далеко за семьдесят, и сказал старику, что ему нужно жениться, дабы согреть свою старческую кровь, и что ему подойдет для сей цели Мари Фике. Старый эконом, заработавший на службе у сеньора триста турских ливров ренты, мечтал пожить спокойно, не открывая снова своего парадного, но добрый сеньор умолял старика жениться ради его удовольствия и заверил, что хлопот с молодой женой никаких не будет. И верный эконом из чувства признательности решил согласиться. В день свадьбы Мари Фике, лишившись всех доводов и средств обороны, получив огромное приданое и плату за свою невинность, сказала старому плуту, что он может прийти к ней, и обещала принять его столько раз, сколько зерен пшеницы он дал ее матери, хотя в его летах ему за глаза хватило бы и одной меры.