Озорные рассказы

Не желая никого обидеть в лучших чувствах, хотя порой оные бывают труднопереносимы, автор завещает друзьям свои дырявые тапочки и заверяет их, дабы подбодрить, что в движимом его имуществе, не считая того, на что наложен арест, в природной его копилке, то бишь в мозговых извилинах, хранится еще семьдесят прелестных рассказов. Вот вам истинный крест! Это прекрасные дети разума, облеченные во фразы, заботливо оснащенные перипетиями, снабженные с избытком свежими шутками, полные дневных и ночных приключений и без изъянов в ткани повествования, что ткет без устали род людской каждую минуту, каждый час, каждую неделю, месяц и год великого церковного календаря, берущего начало от тех времен, когда солнце еще не видело ни зги, а луна ждала, когда ей укажут дорогу. Эти семьдесят сюжетов, которые он дозволяет вам называть скверными, дурацкими, бесстыжими, вольными, грубыми, непристойными, забавными и глупыми, в соединении с первыми двумя десятками являются, черт меня подери, львиной долей вышеупомянутой сотни. Были бы хорошие времена для книголюбов, книгознаев, книгопродавцев, книгонош и книгохранителей, а не сия ужасная пора, чинящая помехи книгочеям и книгоглотателям, Автор выдал бы все разом, а не капля за каплей, словно у него задержка мыслеиспускания. Его, клянусь Гульфиком, никоим образом заподозрить в подобной ущербности неможно, поелику он не прочь выжимать из себя и увесистые порции, набивая в одну историю несколько рассказов, как явствует из уже опубликованного десятка. Примите также в рассуждение, что для-ради продолжения он выбрал лучшие и самые скабрезные из них с той целью, чтобы не быть обвиненным в старческом бессилии. В общем, подмешайте побольше дружелюбия к вашей ненависти и поменьше ненависти к вашему дружелюбию. Ныне, забыв о редкой скаредности Природы в отношении рассказчиков, о том, что в бескрайнем океане писателей не найдется и семи настоящих перьев, некоторые, хоть и благорасположенные, придерживаются того мнения, что, когда каждый рядится в черное, будто он в трауре по чему-то или кому-то, необходимо стряпать сочинения занудно-серьезные или серьезно-занудные, что пишущая братия не может жить иначе, чем вкладывая ум свой в солидные здания, и что те, кто не умеет строить соборов и замков, коих ни камня, ни раствора не пошатнуть, не сковырнуть, канут в безвестность, точно папские мулы. Так вот, я требую, чтобы сии друзья объявили во всеуслышание, что́ они больше любят: пинту доброго вина или бочку перебродившей кислятины, бриллиант в двадцать каратов или пудовый булыжник, историю о кольце Ганса Карвеля, которую поведал миру Рабле[73], или жалкое современное сочинение, отрыжку школяра. Призадумавшись, они растеряются и сконфузятся, на что я спокойно скажу им: «Теперь все понятно, добрые люди? Так возвращайтесь к своим вертоградам!»

Для всех прочих добавлю следующее: наш добрый Рабле, коему обязаны мы баснями и историями нетленными, лишь воспользовался орудиями своими, позаимствовав материал на стороне, и мастерство сделало его маленькие зарисовки бесценными. Хотя он, как и мессир Лудовико Ариосто, подвергся хуле за разговоры о мелком и низменном, высеченные им безделицы обратились в несокрушимый памятник, что простоит вечность, в отличие от зданий, возведенных ловкими каменщиками. Согласно особым законам жизнелюбия, обычай требует ценить лист, вырванный из книги Природы и Правды, больше тех стылых томов, кои при всей своей возвышенности не выжмут из вас ни смеха, ни слезинки. Автору дозволено утверждать сие, не нарушая приличий, понеже нет у него намерения вставать на цыпочки, дабы придать себе сверхъестественный рост, ведь речь идет о величии искусства, а не о нем, бедном секретаре, чья единственная забота — вовремя пополнять свою чернильницу, слушать господ судей и записывать каждое слово свидетелей. Он здесь лишь подручный, за все остальное в ответе Природа, ибо от Венеры господина Фидия до любопытного малого по имени господин Брелок, рожденного одним из наиболее прославленных авторов современности[74], все и во всем подражают друг другу, и нет ничего, что принадлежало бы кому-то одному.

В честном писательском ремесле счастливы воры: их не вешают, напротив, их ценят и ласкают! Но трижды дурак, нет, десять раз рогоносец тот, что ходит с напыщенным видом, кичится и пыжится тем, что благодаря стечению обстоятельств вышел в дамки, ибо слава взращивается дарованиями, а также терпением и мужеством.

Что касаемо нежных медоточивых голосов, тихо коснувшихся ушей Автора и сетующих на то, что из-за него кое-кто лишился части волос и кое-где изодрал юбки, то им он скажет: «А кто вас просил?» И дабы помочь своим доброжелателям пресечь клевету и злопыхательство в его адрес, Автор вынужден добавить сие предуведомление, коим они могут воспользоваться.