Озорные рассказы

Они посылали ребенка не туда, куда надо, шлепали зевак по пузу, обкрадывали, обворовывали, обчищали, всем досаждали и всем надоедали. Короче, по сравнению с этими подлыми школярами сам черт показался бы образцом благоразумия, ибо они бы скорее повесились, чем поступили по совести; с таким же успехом можно взывать к человеколюбию доведенных до бешенства истца и ответчика. Они покидали ярмарочное поле не уставшие, но сытые по горло злыми каверзами, обедали до вечера, а засим возобновляли свои проделки уже при свечах. Порой после ярмарки они принимались за развеселых девиц, с которыми благодаря тысяче разных уловок расплачивались тем, что получали, следуя кодексу Юстиниана: «Suum cuique tribuere» — «Каждому по заслугам», а потом, дурачась, говорили бедным девкам: «Мы вправе, а вы не вправе. Нам прибыток, вам убыток».

Наконец, на ночь глядя, когда ничего другого не оставалось, они начинали подшучивать друг над другом или, желая еще поерничать, начинали жаловаться хозяину на мух и уверять, что в других местах мух привязывают, дабы они не досаждали приличным людям. Тем не менее на пятый день, день кризиса во всякой горячке, хозяин, который, как ни протирал и ни таращил глаза, а так и не увидел королевского лика экю у своих постояльцев, но при этом твердо знал, что не все то золото, что блестит, начал морщить нос и с большой неохотой исполнять пожелания сих именитых купцов. Подозревая, что дело дрянь, он решил прощупать, сколь глубоки их карманы. Заметив это, трое пройдох с уверенностью прево, вешающего своего слугу, приказали подать им отменный ужин, поскольку им необходимо немедля уехать. Их радостный настрой развеял подозрения хозяина. Полагая, что нищие, коим нечем платить, веселиться никак не станут, он приготовил достойный каноников ужин, желая напоить их допьяна, чтобы в случае чего легче было взять их за глотку. Не зная, как унести ноги с постоялого двора, где они чувствовали себя так же уютно, как рыба на сковородке, три сотоварища ели и пили без меры, поглядывали за окошко и поджидали удобного для бегства момента, но напрасно. Проклиная все на свете, один из них предложил прогуляться на двор по причине поноса, другой — позвать лекаря к третьему, которому якобы стало плохо до бесчувствия. Ничего не вышло: окаянный хозяин «Трех усачей» вертелся между печкой и столом, глаз не спуская с троицы, делал шаг вперед, чтобы вытребовать свои деньги, и шаг назад, чтобы не подвернуться под горячую руку в том случае, если они и в самом деле порядочные люди, в общем, действовал как отважный и осторожный хозяин, который любит деньги и не любит побоев. Делая вид, что как никогда рад им служить, он прислушивался и приглядывался ко всему, что делалось в зале и во дворе, ему все время чудилось, что его зовут, он появлялся у стола при каждом взрыве хохота, являя свое полное укоризны лицо вместо счета, и твердил: «Чего изволите, господа?» В ответ на сей вопросик им хотелось вонзить ему в пузо его собственный вертел, ибо вид у их кормильца-поильца был такой, словно он прекрасно знает, чего они изволят в сложившихся обстоятельствах. Примите в рассуждение, что за двадцать полновесных экю проходимцы уже готовы были продать треть своего бессмертия, они ерзали, как на угольях, пятки у них чесались, а задницы горели огнем. Хозяин уже сунул им под нос груши, сыр и сухофрукты, а они, потягивая ликер, едва притрагиваясь к тарелкам, жуя еле-еле и переглядываясь в надежде, не придумал ли один из них какого-нибудь трюка, уже совсем носы повесили. Тут самый хитрый из них, тот, что из Бургундии, улыбнулся, понимая, что настала, как говаривал Рабле, дурная четверть часа[76], и сказал таким тоном, как будто выступал во Дворце правосудия:

— Полагаю, в силу неотложной надобности нам надлежит отложить отъезд на неделю.

Два его сообщника, несмотря ни на что, не выдержали и расхохотались.

— Сколько мы должны? — сказал тот, у кого на поясе еще сохранилась вышеупомянутая дюжина солей, коими он отчаянно позвенел, словно желал перемешать их так, чтобы у них появились детки.

Это был пикардиец, сущий дьявол, мгновенно вскипавший от любого пустяка и способный без зазрения совести выбросить хозяина в окно. Так вот он задал свой вопрос с таким важным видом, как будто у него было по меньшей мере десять тысяч дублонов дохода.

— Шесть экю, господа!.. — отвечал хозяин, протягивая руку.

— Я не потерплю, виконт, чтобы вы платили за всех… — сказал третий, хитрый, как влюбленная женщина, школяр, который был родом из Анжу.

— Я тоже! — воскликнул бургундец.

— Господа! Господа! — вмешался пикардиец. — Вы шутите! Позвольте мне!

— Черт бы вас побрал! — вскричал тот, что из Анжу. — Не станете же вы платить три раза, наш хозяин такого не потерпит.

— Тише, тише, — успокоил всех бургундец. — Пусть заплатит тот, кто расскажет самую дрянную историю.

— А кто будет судьей? — спросил пикардиец, позвякивая своими монетами.