Озорные рассказы. Все три десятка

Из-за такого непредвиденного оборота событий Лавальер лишился надежд и на любовь, и на женитьбу, не осмеливался показаться людям на глаза и понял, что защита одной-единственной женщины обходится слишком дорого, однако же он слишком высоко ценил честь и добродетель, чтобы не находить удовлетворения в жертве, которую принёс во имя братства. Но дальше – больше, последние дни его службы стали невыносимо трудными и щекотливыми. И вот почему.

Признание в любви, которую Мари полагала взаимной, ущерб, который она нанесла своему возлюбленному, и испытанное блаженство придали смелости прекрасной Мари, которая впала в любовь платоническую, слегка умеряемую мелкими безопасными утехами. И отсюда последовали игры в пушистого гусёнка{61}, придуманные дамами, которые после смерти короля Франциска боялись заразиться, но не могли отказаться от своих любовников.

И от этих жестоких ласк Лавальер, играя свою роль, уклониться никак не мог. И вот каждый вечер скорбящая Мари привязывала гостя к своей юбке, держала его за руки, пожирала очами, прижималась щекой к его щеке, и в подобных невинных объятиях рыцарь чувствовал себя точно чёрт в купели со святой водой, а дама без устали твердила о своей великой страсти, которая не имела пределов, поскольку лишь возрастала на бесконечных пространствах неутолённых желаний. Весь пыл, который женщины вкладывают в плотскую любовь, так что ночью единственным светом является свет их глаз, ушёл у неё в мистические покачивания головы, восторги души и экстаз сердца. И за неимением лучшего они с радостью двух ангелов, соединённых лишь мыслями, заводили нежные песнопения, которые повторяли все влюблённые того времени в честь любви, те гимны, что аббат Телемской обители старательно спас от забвения, начертав латынью на стенах своего аббатства, расположенного, согласно мэтру Алкофрибасу, в нашем Шиноне, где я видел их собственными глазами и привожу здесь во благо христиан.

– О! – говорила Мари д’Анбо. – Ты моя крепость и жизнь моя, моё счастье и моё сокровище!

– А вы, – вторил он, – моя жемчужина, мой ангел!

– Ты мой Серафим!

– Вы моя душа!

– Ты мой бог!

– Вы моя утренняя и вечерняя звезда, моё счастье, моя красота, моя вселенная!

– Ты мой великий, мой божественный повелитель!

– Вы моя слава, моя вера, моя религия!

– Ты мой милый, мой прекрасный, мой храбрый, мой благородный, мой дорогой, мой рыцарь, мой защитник, мой король, моя любовь!

– Вы моя фея, цвет моих дней, грёзы моих ночей!

– Ты моя мысль каждый миг!

– Вы радость очей моих!

– Ты голос души моей!

– Вы мой свет дневной!

– Ты моя заря!

– Вы самая любимая из женщин!

– Ты самый обожаемый мужчина!

– Вы моя кровинка, моё я, что лучше, чем я!

– Ты моё сердце, мой свет!

– Вы моя святая, моя единственная радость!

– Я отдаю тебе пальму первенства, как ни велика моя любовь, чаю, ты любишь меня сильнее, потому что ты мой господин!

– Нет, эта пальма твоя, о, моя богиня, моя Дева Мария!

– Нет, я раба твоя, твоя прислужница, я ничто, ты можешь обратить меня в прах!

– Нет, это я ваш раб, ваш верный паж, ваше дыхание, ковёр под вашими стопами. Моё сердце – ваш трон.

– Нет, мой друг, ибо я таю от одного голоса твоего.

– Я сгораю от вашего взгляда.

– Я живу только тобой.

– Я дышу только вами.

– Хорошо, положи руку на сердце моё, одну только руку, и ты увидишь, как побледнею я, когда твоя кровь согреет мою.

Состязание сие приводило к тому, что глаза их, уже сверкавшие, воспламенялись ещё больше, славный рыцарь вольно или невольно разделял удовольствие, которое получала Мари д’Анбо от прикосновения его руки к её сердцу. От этих лёгких ласк напрягались все его члены, натягивались все нервы, испарялись все мысли и соображения, и он млел, достигая вершины блаженства. Из глаз их текли горячие слёзы, они обнимали друг дружку так, как пламя охватывает дома, и на этом всё! Ведь, если помните, Лавальер обещал вернуть другу и брату в целости и сохранности только тело, а не душу.

Когда Малье сообщил о своём возвращении – это было более чем вовремя и кстати, ибо ни одна добродетель не выдержит такой пытки и такого поджаривания, а чем меньше влюблённым было дозволено, тем больше разыгрывалось их воображение.

Оставив Мари д’Анбо, верный его товарищ выехал навстречу другу, чтобы вместе с ним благополучно проехать через лес, и оба брата по оружию, совсем как в старые добрые времена, легли спать в одну постель в городке Бонди.

Они лежали рядышком, и один рассказывал о своём путешествии, а другой о последних слухах, о галантных похождениях и так далее. Но главное, что волновало Малье, была Мари д’Анбо, и Лавальер поклялся, что никто не притронулся к тому драгоценному месту, в котором хранится честь мужей, и влюблённый в жену Малье весьма был этим доволен.

На следующий день троица воссоединилась, к великому отчаянию Мари, которая, в силу великой женской хитрости, бурно приветствовала мужа, но при этом пальцем показывала Лавальеру на своё сердце, всем своим милым личиком говоря: «Это твоё!»