П. А. Столыпин

По мере изготовления объяснительной записки к росписи я представлял ее на рассмотрение Совета, никаких ни от кого замечаний не получил и заблаговременно подготовил и мою речь в Думе, когда настанет пора давать общие по росписи объяснения. Столыпину она настолько понравилась, что он открыто заявил в Совете, что принимает ее как учебник лично для себя, и ему принадлежала мысль о переводе ее на французской язык, для того чтобы иностранная пресса познакомилась с нашим общим финансовым положением, которое, по справедливости, показало ко времени открытия Третьей думы большое укрепление по сравнению с тем, каким оно было во время созыва первых двух Дум. <…>

Часть четвертая От открытия Государственной думы третьего созыва до убийства Столыпина

Глава I

<…> День 27 ноября¹⁵, назначенный для предварительного обсуждения бюджета, носил очень торжественный характер. Трибуны были полны до отказа. Дипломатический корпус – в полном составе, несмотря на то что для него интерес дня не мог быть велик, так как никто не ждал сенсационных проявлений.

Печать появилась в таком количестве, что представители газет сидели буквально на коленях друг у друга и не имели никакой возможности делать записей по недостатку места. Весь Совет министров был, разумеется, в сборе, и чуть не все старшие чиновники почти всех ведомств заполнили боковые места, обычно пустовавшие в первых двух Думах.

Когда мы заняли наши места и рядом со Столыпиным поместился, по старшинству, барон Фредерикс, а я сел рядом с ним, то первый его вопрос ко мне был, уверен ли я, что нас опять не попросят выходить в отставку. И с двух сторон, от Столыпина и от меня, последовал одинаковый ответ, что мы получим, вероятно, совершенно иной прием, к которому мы совсем не приучены. Так оно и вышло.

Хотя мое первое обращение к Думе было у меня заранее написано, но я его не читал, а говорил, почти не заглядывая в написанный текст и только проверяя по нему отдельные числовые сопоставления и выкладки. Это первое мое выступление в Государственной думе третьего созыва сохранилось в полном объеме лишь в редком теперь издании – в протоколах Государственной думы.

С первых же слов настроение в Думе поднялось. Весь правый сектор и даже больше половины всего зала, то есть скамьи правых, националистов и почти все октябристы, стали отмечать мои объяснения сначала отдельными аплодисментами, потом все более и более горячими знаками сочувствия и одобрения.

Оппозиция молчала и почти ни разу не прервала меня, и только два-три коротких, неблагоприятных замечания привели к моему же успеху, так как мои реплики вызывали еще более шумные аплодисменты, и двухчасовая моя речь, по общему признанию, была моим настоящим триумфом. Продолжительные и оглушительные рукоплескания проводили меня с кафедры, как говорит стенограмма думского заседания.

Все министры демонстративно поздравляли меня и на виду у всех депутатов, и потом, в министерском павильоне; многие депутаты, которых я совсем не знал, подходили ко мне с приветствием и выражением благодарности, а Столыпин обнял меня в павильоне, поцеловал и сказал барону Фредериксу: «Вы увидите государя, конечно, сегодня, – доложите его величеству, какой триумф выпал, и притом так заслуженно, на долю министра финансов и насколько изменилось все сравнительно с тем, что было так недавно. Для нас, для правительства, это настоящий праздник».

После перерыва небольшую речь произнес, не помню теперь, кто из октябристов, не поскупившись также на известную «оппозиционность», в смысле указания на недостаточность прав Государственной думы в бюджетном отношении, но в очень умеренных тонах.

Внимание всех насторожилось, когда на трибуну вышел П. Н. Милюков и заявил, что он уполномочен от конституционно-демократической фракции Государственной думы высказать, как смотрит она на внесенную правительством роспись государственных доходов и расходов, на выслушанные всеми с таким выдающимся вниманием объяснения министра финансов, и в особенности на то, в какие недостойные народного представительства условия поставлена Государственная дума так называемыми сметными правилами, составленными «господами действительными тайными советниками» с единственною целью создать один призрак бюджетного права Государственной думы, под которым сохраняется во всей неприкосновенности безграничное самовластие исполнительных органов ничем не ограничиваемого правительства. Его первые слова были встречены шумными аплодисментами оппозиции, покрытыми, однако, еще более шумными протестами большинства Думы правой половины и – молчанием левого центра.