Падчерица Синей Бороды

— Ладно, — сказала Алиса. — Сидите спокойно я кое-что подготовлю, и через две минуты начнем штопать.

— Вы не должны оставить на шали своей слюны! — встрепенулась женщина. — Ни капельки!

— Ну что вы, как можно!..

— И крови! — дернулась она еще раз. — Как же я забыла о крови!

— А вашу кровь можно оставить? — поинтересовалась Алиса.

— Мою можно, а что?

— Ничего, просто вы так дергаетесь…

Алиса вырезала из туалетной бумаги кружок, подложила его на колено под дырочку, и первые стежки по ее кромке, по кругу, захватили и ткань, и бумагу.

Потом на месте дырочки бумага была вырвана, началась штопка. Мама любила штопать, она мастерски подбирала оттенки ниток и, ловко орудуя иглой, иногда пела, а иногда объясняла: “Сначала кладем ровные ряды, вот так: туда-сюда, туда-сюда. Потом проводим нитки перпендикулярно и тоже рядами, как будто плетем циновку, помнишь, Алиска, как мы плели с тобой коврики из камыша? Иголка прячется под одну нитку, она ее боится, а сверху следующей ложится — не боится.

Вот так: боимся — не боимся, боимся — не боимся, подгоняем плотней. Следующий ряд — все наоборот: где боялись, там не боимся, проводим иголку сверху волоска, потом снизу следующего… Знаешь что, я сплету тебе пугалочку из моих волос!

Пугалочка? Это такая малюсенькая циновка из волос, а посередине вышью желтым шелком лисью мордочку. Когда приснится страшный сон или захочешь избавиться от неприятностей, скажешь шепотом пугалочке, и все забудется, как не было… Какая же ты, Алиска неловкая, ну ничего, вспомнишь меня когда-нибудь в разлуке и не заметишь, как заштопаешь носок, и еще сама удивишься, как хорошо получится!”

Пугалочку сжег отчим, как идола пещеры.

Я уколола хозяйку персидской шали три раза. Капельки крови оставили крошечные следы на кружке туалетной бумаги, которую я после штопки осторожно выщипала иголкой.

— Пусть его укусит змея! — после третьего укола женщина не дернулась, а только скривилась. — Три раза!

— Ш-ш-ш…

Кончики волосков хорошо бы закрепить капельками прозрачного клея из пчелиного воска. Стирка, похоже, в этой жизни шали не грозит… Но я даже не решилась предложить такое хозяйке, чтобы не выслушивать всех трагических последствий подобного вмешательства посторонней органики в шаль ее судьбы.

Поэтому я отвела оставшиеся после штопки кончики волосков мелкими стежками вдаль, в стороны от дырочки, потревожив, вероятно, таким образом установившееся прошлое и ожидаемое будущее, и рыжие стежки уходили по синему изношенному шелку в стороны от штопки едва заметным пунктиром моей нечаянной изобретательности.

— Потрясающе, — недоверчиво покачала головой женщина, тронув пальцем яркое плетеное солнышко из ее волос.

— Это называется пугалочка. Больше курильщик вас не обидит.

— Благодарю, — женщина встала и поклонилась, серьезно и церемонно.

— Не за что, — кусаю я губы, чтобы не допустить и намека на улыбку. — Пугалочке можно жаловаться на обидчиков, еще она прогоняет плохие сны.

— Плохих снов не бывает, — удивилась женщина и засомневалась в моем могуществе. — Сны бывают предупреждающие и объясняющие.

— Да, конечно…

— Я хочу заплатить, это очень тонкая работа.

— Ну что вы, — переполошилась я, — это вам спасибо, вы мне о маме напомнили, и вообще…

Хотела добавить, что уже неделю подыхаю от скуки и тоски, но тут внедрилась Чучуня и подала женщине прейскурант.

— Я ничего не понимаю, — посетительница дернула плечиком, — это очень долго читать, сорок восемь пунктов! Скажите лучше сами, сколько я должна.

— Так, минуточку… Это у нас получается “услуга, оказанная по личному желанию кого-либо из персонала в особых случаях”. Вот же, в самом конце.

— Чучуня, послушай, эта моя услуга…

— Не перебивай старших! — строго уставилась Чучуня поверх позолоченной оправы очков. — Поскольку штопка была произведена в помещении прачечной и при помощи производственного инструмента, — она показала на иголку, — это должно быть оформлено как оплачиваемая услуга!

— Послушайте, я устала от вас. У вас жуткая энергетика, просто жуткая!

— схватилась женщина за виски и закрыла глаза. — Этого хватит? — она вынула из сумочки зеленую пятидесятку и положила на стол.

И я, и Чучуня уставились на бумажку, вероятно, с одинаковым изумлением, которое женщина поняла по-своему. Она тут же достала еще одну, такую же.

— Все, я больше не могу здесь находиться! Вы меня вампирите! Извините, если не секрет, сколько вам лет? — поднялась женщина, отошла подальше и, пока натягивала перчатки, осмотрела Чучуню всю.

— Шестьдесят два! — гордо, с вызовом объявила Чучуня.

— Силы небесные, вы умом ребенок, а по судьбе вся в крови! Вся! Как будто вам не меньше ста десяти лет!

— Почему именно ста десяти? — опешила Чучуня.

— Потому что, только если бы вам было около ста десяти, вы смогли бы пробежаться галопом по всем войнам двадцатого столетия и так перепачкаться чужой кровью. Прощайте.

Проходя мимо Колобка, она рукой в перчатке ласково потрепала его по щеке;