Падение Гипериона

— Очевидно, эта гадина не может совладать с законом сохранения массы. У Хойта были страшные боли, и очень долго: ему никак не удавалось вернуться туда, куда его гнали эти твари. Поэтому он так и не набрал веса для этого... черт, как бы его обозвать... двойного воскрешения.

— Это не важно, — сказал Дюре, грустно улыбнувшись. — Паразитной ДНК в крестоформе не занимать терпения. Если понадобится, она будет воскрешать своего хозяина из века в век. Рано или поздно оба паразита заживут своими домами.

— Вы помните, что было с вами после дерева тесла? — помедлив, спросил Сол.

Дюре допил кофе.

— Вы хотите спросить, помню ли я свою смерть? Рай или ад? — Он смущенно улыбнулся. — Нет, ничего такого я, увы, не помню. Помню боль. Бесконечную. Потом избавление. А потом — тьма. И наконец, пробуждение. Здесь. Сколько, вы говорите, лет прошло?

— Почти двенадцать, — сказал Консул. — Но для отца Хойта вполовину меньше. Он провел много времени в перелетах.

Отец Дюре встал, потянулся и принялся ходить взад и вперед. Он был высокого роста; несмотря на худобу, в нем чувствовалась сила. Глядя, как старик прохаживается вокруг стола, ступая по-кошачьи грациозно и уверенно, Ламия Брон с удивлением осознала, что этот человек волнует ее. Он был наделен харизмой — необъяснимым обаянием, обещающим немногим избранным либо безмерную власть, либо мученическую гибель. Ламия напомнила себе, что, во-первых, он священник церкви, требующий от своих служителей целомудрия, во-вторых, час назад был мертвецом. Интересно, как он действует на мужчин?

Дюре между тем уселся на валун, вытянул ноги и начал массировать бедра, видимо, борясь с судорогой.

— Вы уже поведали вкратце о себе: кто вы и зачем вы здесь, — проговорил он. — Если не возражаете, я хотел бы узнать о вас побольше.

Паломники молча переглянулись.

Дюре понимающе кивнул.

— Вы думаете, я тоже чудовище? Агент Шрайка? Я не удивлюсь, если у вас возникнет такая мысль. Это естественно.

— Да нет, мы так не думаем. — Ламия подняла глаза на священника. — Шрайк не нуждается в агентах. Кроме того, мы знаем вас по рассказу отца Хойта и по вашим дневникам. — Она покосилась на остальных. — Но нам было... ужасно трудно... рассказывать друг другу, почему мы попали на Гиперион. И мы просто не в силах повторять сейчас эти рассказы.

— Я делал записи на свой комлог, — сказал Консул. — Это только выжимки, но по ним можно составить некоторое представление о наших историях и об истории Гегемонии за последние десять лет. Почему Сеть ведет войну с Бродягами и тому подобное. Я с удовольствием предоставлю его в ваше распоряжение, если хотите. Это отнимет у вас не более часа.

— Буду вам очень признателен, — живо откликнулся отец Дюре и двинулся вслед за Консулом к Сфинксу.

Ламия, Сол и Силен направились к воротам долины. С седловины между низкими скалами хорошо просматривались дюны и пустоши, простирающиеся на юго-запад, в направлении Уздечки, до которой было неполных десять километров. Разбитые купола, покосившиеся шпили и разрушенные галереи мертвого Града Поэтов, все глубже погружающегося в пески, виднелись в каких-то двух-трех километрах справа, за возвышенностью.

— Я схожу в Башню за продуктами, — предложила Ламия.

— Не стоит дробить группу, — возразил Сол. — Может, пойти всем вместе?

Мартин Силен скрестил руки на груди.

— Кто-то должен остаться здесь на случай возвращения полковника.

— Тогда, — заметил Сол, — осмотрим сначала оставшуюся часть долины. Утром Консул не углублялся дальше Дворца Шрайка.

— Верно, — отозвалась Ламия. — Давайте сделаем это прямо сейчас, чтобы я успела потом набрать в Башне провианта и вернуться до темноты.

Они спустились к Сфинксу в тот момент, когда оттуда вышли Дюре и Консул. Священник держал в руке запасной комлог Консула. Ламия рассказала им о своем плане, и оба немедленно присоединились к остальным.

Они вновь обошли все залы Сфинкса. И везде лучи карманных фонариков и лазерных карандашей выхватывали из тьмы лишь мокрый камень да причудливые выступы. Выйдя на полуденный солнцепек, паломники прошли триста метров до Нефритовой Гробницы. На пороге комнаты, где лишь вчера ночью им явился Шрайк, Ламию охватила дрожь. На зеленых изразцах еще темнело ржаво-коричневое пятно: кровь Хойта. Прозрачный люк в полу, ведущий в лабиринт, исчез бесследно. Не оставил следов и Шрайк.

В Обелиске не было ни комнат, ни перегородок — лишь уходящая вверх шахта с черными как смоль стенами и винтовой лестницей, настолько крутой, что далеко не каждый отважился бы на подъем. Здесь даже шепот отдавался бесконечным эхом, и паломники старались обходиться без слов. В пятидесяти метрах над полом лестница обрывалась; обшарив гладкие, без единого отверстия стены, лучи фонарей уперлись в черный свод над головами. Прикрепленные к стенам веревки и цепи — память о двух столетиях паломничества к Гробницам — позволили спуститься с этой весьма опасной высоты без особого риска. У выхода паломники помедлили. Силен позвал напоследок: «Кассад!» — и эхо вырвалось вслед за ними наружу, в освещенный солнцем мир.