Падение империи

— И все же не самая скверная… Сейчас услышишь худшую… Готы объявили дочь Теодорика недостойной престола, как заподозренной в предательстве, измене и убийстве, и порешили немедленно, не ожидая разъяснения обстоятельств преступления, избрать нового короля… Понимаешь, что это значит, Цетегус?

Железный римлянин в гневе сорвал с головы своей розовый венок.

— Теперь не время забавляться, — сурово вымолвил он. — Скорее в сенат… За мной, друзья мои… Мы, римляне, также должны выбирать…

— Куда?.. Зачем?.. Кого? — спросил Сцевола.

— Диктатора! — восторженно вскрикнул Люций Люциний. — Ура, Цетегус! Настала пора действовать. Довольно мы ожидали и приготовлялись… Теперь ты должен встать во главе освобожденных римлян.

— В сенат… В сенат, друзья мои, — повторил префект, накидывая белую консульскую тогу с широкими пурпурными каймами на свою шелковую тунику, измятую во время пира.

Восторженная молодежь с криками радости выбежала на улицу.

И опять никто не заметил исчезновения корсиканца, ни с кем не простившегося и повернувшего в противоположную сторону от шумной гурьбы, устремившейся к Капитолию.

Цетегус шел впереди, высоко подняв голову, как вождь, как диктатор, как монарх… Окружающая его толпа молодежи подобострастно смотрела в его энергичное, точно из мрамора высеченное лицо со знакомым орлиным профилем Цезаря.

Восторженные возгласы не прекращались, привлекая внимание прохожих. И каждый, узнав в чем дело, присоединялся к шествию, превращавшемуся в триумф известного и любимого всеми префекта Рима. Разбуженные возгласами, патриции выходили из домов, в свою очередь крича: «В сенат!.. В сенат!.. Ура, диктатор Цетегус!»

И только Сцевола шел молча, угрюмый и мрачный, не спуская недоверчивых глаз с префекта. Губы его шевелились, шепча:

— От диктатора до тирана один шаг… Не на каждого Цезаря находится Брут… Горе тебе, Цетегус Сезариус, если ты переступил грань, отделяющую свободно избранного главу свободного народа от самоволия тирана, опирающегося на копья своих наемников.

Цетегус не слыхал этих слов сурового республиканца, не видел его мрачного взгляда, но внезапно он почувствовал чью-то руку на своем плече и услышал знакомый голос Сифакса.

Молодой мавр говорил на своем языке, не боясь быть понятым окружающими.

— Господин… Вот, возьми свой меч. Я захватил его на всякий случай… Не хорошо безоружному между врагами, пожалуй, еще хуже между друзьями, как эти…

Цетегус вздрогнул, встретив странный взгляд Сцеволы.

— Ты верный слуга, Сифакс… Я не забуду этого.

Холодно и спокойно взял он из рук невольника привычное оружие и нетерпеливо последовал за толпой молодежи, которая опередила его, громко перекликаясь и порой описывая опасные зигзаги на неровной мостовой.

— И это наши республиканцы, — насмешливо произнес префект, обращаясь к Сцеволе, который, мрачный и молчаливый, шел рядом с ним.

— Республиканцы — не республика, диктатура — не империя… — мрачно заметил он.

— Но такие республиканцы губят империю, и только диктатура может ее спасти, — торжественно ответил Цетегус.

XXV

Глубокая тишина царит в громадном дворце императоров Византии. Тройная линия охраны, — солдаты, евнухи и придворные чины оберегают спокойствие наследников Константина Великого.

Император Юстиниан удалился во внутренние покои, дабы отдохнуть после обеда. И все замерло в раззолоченных палатах, вплоть до отдаленнейших коридоров, людских и кухонь, — везде притихла дворцовая жизнь. Беззвучно, как тени, скользят придворные чины разных рангов по мозаичным коридорам и мраморным лестницам, и понижают голоса до едва слышного шепота.

Между тем до кабинета императора не долетели бы и пушечные выстрелы, если бы в те счастливые времена, еще не знавшие пороха, существовали бы пушки. Так отдаленно, внутри дворца, находится длинная, довольно узкая комната, с высокими сводами, на которых ярко сверкают золотые звезды, рассыпанные по небесно-голубому фону. Стены этой комнаты до высоты человеческого роста сплошь выложены золотой мозаикой, и на этом фоне красиво выделяется длинный ряд белых мраморных бюстов. Это изображения всех христианских императоров, начиная с Константина Великого и кончая предшественником настоящего монарха, престарелым Юстином, добродушное лицо которого кажется особенно незначительным под лавровым венком и императорской короной, одинаково украшающей каждую статую.

Толстый ковер из драгоценных черно-бурых лисиц скрадывает звук шагов человека, медленно прохаживающегося взад-вперед, от раззолоченной двери к единственному окну, расписные стекла которого скрываются занавесью из золотой парчи, вышитой синими бархатными листьями… Окно это выходит на небольшой внутренний дворик, охраняемый двумя неподвижными часовыми, белокурыми красавцами в блестящих серебряных доспехах и крылатых шлемах варяжской гзардии императоров Византии.