Падение империи

«Наша дружба с Тотиллой была таким же внезапным и непобедимым чувством, каким, как говорят, бывает только любовь. С удивлением убеждались мы, что одинаково думаем, одинаково чувствуем, одинаково мечтаем даже… О, дорогой отец и воспитатель, порадуйся моему счастью… Целые дни проводим мы вместе. Неаполитанцы так и называют нас: Кастор и Поллукс, благодаря работе над статуей, которая подвигается и обещает быть лучшим произведением Ксенарха… О, если бы ты мог видеть нас вместе с Тотил-лой, который несравненно красивей, умней и жизнерадостней, чем я, ты бы порадовался вместе со мной… Хотя я должен признаться, что дружба эта чуть не лишила тебя твоего безгранично благодарного Юлия… Несколько дней тому назад мы возвращались от скульптора уже под вечер, и мне почему-то пришло в голову пошалить и поменяться платьем с Тотиллой. Так мы и сделали… Я в шлеме с лебедиными крыльями и в длинном белом плаще, он — в моей тоге… Мы медленно подвигались по узкому переулку, на который выходила мастерская Ксенарха. Как вдруг, из-за полуразрушенного забора на меня кинулась какая-то темная фигура, и я почувствовал холодное острие кинжала у самого горла… Никогда еще смерть не была так близка к твоему Юлию… Мысленно я уже прощался с жизнью, с Тотиллой, с тобой, мой отец и благодетель… Но Господь судил иначе… Тот, о ком я думал в последнюю минуту, брат души моей, Тотилла, подоспел ко мне на помощь, прежде чем кинжал успел вонзиться… Я отделался легкой раной, мой же убийца лежал на земле с мечом Тотиллы в груди. Удивленный этим нападением, — откуда могли быть враги у такого незначительного и никому не известного мальчика, как я, — я наклонился к раненому… Он еще дышал. Я спросил его: за что он хотел убить Юлия Монтана? Несчастный с удивлением глядел мне в лицо расширенными глазами, в которых недоумение боролось со страхом смерти «Не тебя… гота… Тотиллу…», — мог только простонать он и умер. Мы донесли об этом случае губернатору, графу Улинарису, который приказал тщательно расследовать необычный случай. Но это ни к чему не привело. Погибший убийца по лицу и одежде походил на азиатских наемников, которых прислал тебе твой друг, наместник Карфагена. Но не будь со мной Тотиллы, ты бы, конечно, никогда больше не увидел своего бедного Юлия. Как видишь, мой дорогой Кастор уже успел на деле доказать мне свою любовь, и это еще больше укрепило узы нашей дружбы. Я твердо верю, что ты одобришь меня и полюбишь моего друга, когда узнаешь его и поймешь мою благодарность судьбе, пославшую мне единственное,, чего не доставало твоему, безгранично почитающему тебя, Юлию Монтану…»

Письмо упало из рук Цетегуса. Лицо его было бледно и сумрачно.

— Да, судьба играет всеми нами… Во второй раз она захотела сделать меня убийцей существа, близкого моему сердцу. Не доказывает ли это необходимость не иметь сердца? На этот раз все еще обошлось благополучно. Моих планов ребяческая привязанность Кастора и Поллукса, конечно, не изменит. Да, подобные пылкие чувства между существами одного пола не опасны… Это пламя сухой соломы, скоро вспыхивает и скоро гаснет. Моему мечтателю будет полезен холодный душ, который я сейчас же пропишу ему без помощи врача…

Цетегус уселся за письменный стол с такой холодной и безжалостной усмешкой, что у Юлия Монтана заныло бы любящее и нежное сердце, если бы он мог увидеть это выражение на лице своего высокочтимого приемного отца и воспитателя.

Цетегус писал, не задумываясь и не отрываясь, как человек, спешивший высказаться, чтобы облегчить свое раздражение.